Книга 2. ОШИБКА ПИЛОТА

Аэроузел-3. Содержание

Мой  друг  Серёга

Понедельник, 11 сентября 1995 года.

Стоит погожий денёк уже заканчивающегося бабьего лета: мягко греющее солнышко, носимая лёгким ветерком паутинка… Но погода явно скоро начнёт портиться – недавняя бесконечная прозрачность ярко-голубого неба при взгляде с земли уже подёргивается всё сильнее и сильнее сгущающейся дымкой. А с воздуха, даже при отсутствующей облачности, земные ориентиры видно совсем плохо.

После короткого сверхзвукового разгона разворачиваюсь с торможением в сторону своего аэродрома в Жуковском и иду в пилотажную зону – ещё немного «покрутить» для тренировки сложного пилотажика. Напоследок перед холодной малополётной зимой я упиваюсь этой уже заметно меркнущей солнечной желтизной, небесной голубизной и ностальгически наслаждаюсь лёгкостью управления старушки-спарки МиГ-двадцать-первой: стремительного ястребка, олицетворяющего нашу незабываемо яркую лейтенантскую молодость. Вдали за моей левой плоскостью через боковину фонаря едва заметно проглядывает спичечный контур взлётно-посадочной полосы ближайшего запасного аэродрома «Луховицы». И ничто в этот момент в воздухе даже не намекает на ту трагедию, которая разыгрывается сейчас там, на близком от меня аэродроме – с ближайшим моим другом…

Сожалея лишь о столь коротком, всего получасовом счастье летания, захожу с прямой на полосу своего родного аэродрома в Жуковском, мягко сажусь. Ох уж эти пилоты, как дети малые: все вокруг носятся с какими угодно желаниями и проблемами, плетут интриги, рыщут деньги… а этим мальчишам дал слетать, и вот оно – счастье, и ничего больше в жизни вроде бы и не нужно! Переоделся, с чувством удовлетворения и примешивающейся к нему небольшой осенней тихой грусти порулил домой в Москву.

… В умиротворённость вечерней домашней обстановки неожиданно вдруг ворвался телефонный звонок Валерия Викторовича Новикова – Главного конструктора микояновского ОКБ: он пытается узнать у меня недавно изменившийся номер домашнего телефона нынешнего МиГ-шеф-пилота Романа Таскаева… и уже после этого вопроса, как бы вскользь, замечает:

– Ну а ты в курсе ли, что у нас в Луховицах большие неприятности?

– Нет! Кто?

– Шапошников…

Не может быть! Ерунда какая-то…

Телефонная пауза противоестественно затягивается, в горле встал ком – но мне нужно ещё что-то изречь. Невольно вырывается совсем идиотский вопрос:

– Вы это серьёзно?

– Ну разве такими вещами шутят?!

– На чём?

В ответ три цифры – хорошо нам известный кодовый номер одного из стоящих (стоявших?) в действующей испытательной программе МиГов-двадцать-девятых.

Растерянно не прощаясь, кладу обмякшей рукой телефонную трубку. Иду на кухню, нахожу маленькую бутылочку коньяка. Жена смотрит удивлённо:

– Ты что это вдруг?

– Выпьем за светлую память Серёги Шапошникова…

Чтобы выдавить из себя каждое слово требуется невероятное усилие. Жена «наседает»:

– Да ты что! Как это случилось?

Что я могу ей ответить? Молча наливаю и выпиваю. Дети уходят спать. Остаюсь один. Ещё выпиваю.

Всё сознание и подсознание, весь мой организм до последней клетки противятся принимать информацию о гибели близкого друга. Выпиваю ещё и выхожу на балкон. Словно на неудачную театральную декорацию смотрю с высоты тринадцатого этажа на броско пестрящие, щедро рассыпанные вокруг, вызывающе яркие огни ночной Москвы. Смотрю и не могу понять: что происходит? Почему-то расплывается резкость этой декорации.

Глаза застилают непонятно откуда берущиеся слёзы… и почему-то рядом по комнате продолжает радостно прыгать всё никак не ложащийся спать младший двухлетний сынок Ярославка. Как обычно перед сном он «бесится»: носится взад-вперёд и, заигрывая, дёргает меня за рукав рубашки. Допиваю остатки коньяка, целую доверчиво подставленную головку своего младшенького и опять иду на балкон. Там – всё та же неуместно яркая огненно-кричащая бездушная декорация, упорно игнорирующая все разыгрывающиеся вокруг неё человеческие трагедии.

… В своё время, с 1981 года мы вдвоём с моим ровесником и другом Серёгой Шапошниковым жили и служили в Кубинке, всего лишь в шестидесяти километрах от этих же бесстыжих бескрайних огней. Но были накрепко отгорожены от них гарнизонным заслоном круглогодичного армейского распорядка гвардейского боевого истребительного авиаполка. Тогда мы гораздо чаще любовались таким ночным бескрайне-ярким раздольем только сверху. И несли в своих умах гордость за виденный много раз через остекление кабины боевого истребителя Свет Москвы. И, чётко того не формулируя, заполняли свои души этим Светом!

«… И душевную ясность, и кратковременное владычество над миром нельзя купить за деньги!» – такое отражение подобных лётных мыслей уже позже я открыл для себя у Сент-Экзюпери.

Тогда же, «холостякуя» напару всё свободное от службы время, живя в уютном тёплом лётном профилактории, мы ходили частенько в окрестный лесок, жгли костёр, собирали грибы и вместе мечтали. Мечтали обо всём на свете. Мечтали так, как могут мечтать только двадцатидвухлетние пацаны в офицерских погонах, овладевшие самой сложной летающей техникой, и вообще добившиеся всего того, что по максимальной мере к этим годам можно было добиться. А впереди была вся бьющая ключом жизнь, весь яркий мир и никаких видимых преград!

В воображении мы часто рисовали то интересные путешествия, то симпатичные девичьи облики… И с ними нас самих – бесстрашных, бессмертных, вечно сильных, уверенных в себе, красивых.

Но больше всего наших задушевных разговоров, конечно же, было о них – наших самых-самых любимых: серебристых, стремительнокрылых, в совершенном облике которых всегда, даже под заснеженными чехлами угадывалось столь неутолимое рвение ввысь! В наши разговоры о самолётах, ведшиеся в лесной тиши в основном лишь на языке технических терминов, помимо хрустения прутиков под ногами словно вплетался ещё один, никем невидимый и неслышимый аккомпанемент. Ревели форсажи, давила перегрузка, выстраивались и размыкались на маневрах воздушных боёв боевые порядки групп истребителей, или же неслась навстречу лобовому стеклу земля со своими перелесками и угадываемыми среди них через матовое свечение прицельной сеточки силуэтами атакуемых объектов…

А больше всего замирало сердце, когда мы осторожно, исподволь касались темы лётных испытаний. Это таинство, покрытое завесой недоступности, через которую незримо пробивался магический ореол романтики, одновременно и тянуло к себе неудержимо, и страшило. Но пугало совсем не опасностями для жизни… Было боязно, признавшись гласно в этой любви, встав на сей путь – никогда не добиться от судьбы взаимности. И, потратив непредсказуемо много сил на достижение такой высокой цели, не достичь-таки её – не пройдя отбор, завалив экзамены… и всю остающуюся жизнь потом влачить жалкое существование неудачника.

Вот так мы и мечтали о лётно-испытательной работе, мечтали и боялись. Злодейке же фортуне захотелось вдруг ещё издевательски подсмеяться над Серёгой: непредсказуемому року в один прекрасный момент было угодно познакомить этого гордого сокола с молоденькой генеральской дочкой. Его будущая испытательская карьера была ему тут же предначертана, да вот вкралась маленькая закавыка… И девушка-то была порядочная, скромная, да вот не было там истинной любви!

А любовь-то настоящая в тот момент у него и случилась – да такая, какой и положено быть у нормальных, красивых людей в двадцатитрёхлетнем возрасте. Шибко приглянулась ему, казачку кубанскому, прелестная наша эскадрильская «писарчиха» Ирочка, казачка донская. И мучился он долго, не зная, как тут быть. И поступил так, как должен поступить настоящий мужчина – против Бога не пошёл. Крест поставил на испытательской карьере и запретил себе больше об этом мечтать! Женился на любви своей Ирине, и за это наградила потом их судьба двумя очаровательными детишками – дочкой Яночкой и сыном Женечкой.

Но зло посмеявшейся фортуне было угодно через пару-тройку лет вернуть нас обоих к высшим лётным мечтам. И сделать тогда победителями!

Когда я уже поступил в 1985 году в Школу лётчиков-испытателей, то, приехав осенью 1986-го в Кубинку на похороны первой полковой жертвы освоения МиГ-29 Сергея Ильина, погибшего при возвращении с полигона, я прям по ходу похоронной процессии лишь упомянул в кругу своих однополчан о предстоящем следующем наборе в ШЛИ. Этой одной фразы в скорбном строю хватило для того, чтобы Серёга вспыхнул как порох… И с этого момента все его помыслы без остатка и до конца были только там. И вот оно – чудо! Поступил!!!

1987 год. Сергей Шапошников – слушатель легендарной Школы лётчиков-испытателей Министерства авиационной промышленности СССР… А уже перед его выпуском в 1989 году Сергей, кстати, рассматривался как кандидат на микояновскую фирму – в ОКБ. И, по крайней мере, нам двоим с Анатолием Квочуром, работавшим вместе на этом престижнейшем по тем временам предприятии, представлялось, что по всем объективным показателям он был кандидатом номер один. Но, к невероятному моему удивлению, руководство его кандидатуру не одобрило, и никаких чётких объяснений мы не получили… только промямлил проверявший его начальник что-то о непонравившемся в экзаменационном полёте крене на петле. И эта-то бредня про крен говорилась о сильнейшем, прирождённом пилотажнике! Мы терялись в догадках – в чём же была истинная причина отставки его кандидатуры?

А Сергей совсем не огорчился. Даже больше того – искренне рассмеялся, узнав, что поедет на авиастроительный завод в Луховицы. Там были его родные МиГи-двадцать-девятые, там он бывал раньше на перегонах и уже пообвыкся в лётном коллективе. Да и именно на это предприятие, только лишь в военную «приёмку», прочил его тот самый генерал – «экс-тесть». И в этом Серёга тоже усмотрел счастливое предзнаменование судьбы.

Я ходил с законным чувством гордости за своих однополчан – преемников. И тяжёлым ударом для нас с Сергеем стала гибель во время заводского облёта «двадцать девятой» спарки в феврале 1993 года в Горьком нашего однополчанина Анатолия Мазура.

Но никогда!… Никогда бы мне не подумалось, что строки, написанные о пути Толика в испытатели, будут продолжены воспоминаниями о Серёге. Не дай Бог кому бы то ни было испытать ту душевную муку, когда вдруг на поминках своего друга ты окажешься окружённым вдовами твоих товарищей, друзей, которых ты сам вроде бы и «заманил на погибель»… В душе надрывно хрипит голос Владимира Высоцкого:

Для меня не загадка их печальный вопрос,

Мне ведь тоже не сладко, что у них не сбылось…

Мне ответ подвернулся: «Извините, что цел!

Я случайно вернулся… вернулся, вернулся! Ну а он не сумел…

… После окончания Школы лётчиков-испытателей и переезда в Луховицы Сергей, как и следовало ожидать, очень быстро вошёл в строй. Работа ему была в радость, летал – словно песни пел. Не чурался никаких командировок по облёту машин в строевых полках: новые места, знакомства, впечатления…

Так проходил год за годом. И вдруг на их заводе, как и во всём военно-промышленном комплексе, дела застопорились. Идёт один изнурительный год, другой – самолётов почти не выпускают. Лётчики едва-едва могут прокормить семьи и поддержать минимальные лётные навыки. «Сверху» объясняют: «Терпите, видите же – Перестройка!»

А долго ли терпеть? Никто и не ведает… Но вдруг для луховицких пилотов забрезжил лучик света! Нет, это не Перестройка завершается – ей-то ещё конца-края не видать. Просто Бог или чёрт дали «протолкнуть» наши МиГ-29 по выгодному контракту в Юго-Восточную Азию. А ещё микояновская фирма с заводом вроде как слилась, причём во вновь образовавшемся Московском авиационно-производственном Объединении «МАПО МиГ» головной структурой стал бывший завод. Теперь появилась возможность и луховицким пилотам взревать мощными форсажами своих «двадцать девятых» во всех уголках Земли.

Каждый человек на протяжении своей жизни накапливает различные знания, наблюдения, опыт. И зачастую – чем больше такое накопление, тем чаще посещает чувство неудовлетворённости неприспособленностью тех или иных внешних условий для наиболее полной реализации всего имеющегося человеческого потенциала. Это гнетёт. В противоположность, у Сергея, как представляется, именно тот период жизни стал близок к редкому состоянию, когда есть возможность выкладываться целиком, проявлять всё накопленное тобой в полной мере, реализовывать весь свой потенциал.

После сумасшедшего гула-перезвона Московского международного авиационно-космического салона «МАКС-95», прошедшего в августе 1995 года на аэродроме в Жуковском, Сергею, также демонстрировавшему там комплекс пилотажа на МиГ-29, предстояло подготовиться к следующей, намного более серьёзной задаче.

Наши самолёты ждали на самом юге африканского континента. Помимо официальной «вывески» Южно-Африканского авиашоу в Йоханнесбурге, командованием ВВС России и ЮАР был согласован обширный график проведения пробных воздушных боёв их самолётов с нашими. Нетрудно представить, для чего такие задачи ставятся, и какая при этом на их исполнителей ложится ответственность!

«Влётан» на тот момент Сергей был отлично, и потому уж слишком большой программы специальных тренировок ему не требовалось. Но, тем не менее, все положенные тренировочные полёты он открутил «с полной выкладкой».

Позади вся программа подготовки, самолёт нужно разбирать, чтобы грузить для отправки в дальнюю дорогу на транспортном «Руслане» Ан-124. На душе теплится уверенность в своих силах, которую лишь иногда, словно бризовой рябью, окатывает холодок волнения. Но для нашей работы сомневаться – типичное состояние. Ведь стопроцентных гарантий у нас никто никому никогда не даёт, да никто никогда и не требует… Гораздо хуже и опаснее чувство самоуспокоенности.

Но – стоп! Возникает задержка: на самолёте неуверенно выдаёт сигналы активный радиоответчик. Мелочь, но нельзя отправляться в дальний путь с такой недоделкой! Ответчик нужно разбирать и недостаток устранять. На это уходит ещё пара дней.

А теперь, коли уж устранили неполадку, следует удостовериться в исправной работе всего оборудования и сделать ещё один облёт. И раз в этот полёт идёт Сергей – значит не гоже зря тратить дорогостоящий ресурс и жечь топливо, летая просто так взад-вперёд. Радиосредства современного боевого истребителя должны одинаково надёжно работать при любых маневрах, ведь так? Да! – А значит, будет ещё один полёт по полному профилю всего отрабатывавшегося маневрирования!

… Порой бывает странно слушать песни Владимира Высоцкого об авиаторах. Эти произведения потрясают всех – и бывших, и нынешних профессиональных летунов точностью и эмоциональной окраской. Странно, а почему в этих песнях почти все пилоты – Серёги?

… расклад перед боем

Не наш – но мы будем играть.

Серёжа, держись! Нам не светит с тобою,

Но козыри надо равнять!

… Сергей, ты горишь! Уповай, человече,

Теперь на надёжность строп.

Нет поздно – и мне вышел «Мессер» навстречу,

Прощай, я приму его в лоб!

… А помните ли ведомого у Маэстро в гениальном фильме Леонида Быкова «В бой идут одни старики»:

«Серёга, прыгай! Прыгай, Сергей…»?!

Или ещё у Высоцкого:

Встретил лётчика сухо райский аэродром.

Он садился на брюхо, но не ползал на нём.

Он уснул – не проснулся, он запел – не допел…

Так что я вот вернулся, глядите – вернулся,

Ну а он не сумел!

Опять на глаза наворачиваются слёзы… Вот уж эти-то строчки прямо точно про нас с Серёгой Шапошниковым!

… Всё оборвалось примерно в середине демонстрационного комплекса, даже не в процессе самого очередного маневра, а лишь на окончании его – в тех самых злосчастных «нисходящих бочках на больших углах атаки», на которых я когда-то и сам чуть не «въехал в землю».

Дело в том, что с появлением самолётов-истребителей так называемого «четвёртого поколения», к которым относятся Су-27 и МиГ-29, резко возросшая маневренность привнесла и новые проблемы. Многообразная группа их проявлений в устойчивости и управляемости самолёта описывается в академическом курсе динамики полёта обобщающим понятием «перекрёстное взаимодействие». Частично об этом уже было рассказано выше.

Типичный пример энергичного проявления перекрёстного взаимодействия – как раз те самые бочки на больших углах атаки. При некотором увеличении угла атаки самолёт всё хуже вращается в поперечном отношении. И если при этом его крен больше 90°, то траектория начинает резко «зарываться» вниз. Но это же добавляет и много иных особенностей при пилотировании, в том числе – чисто психологических… И тогда лишь доли секунды отделяют вполне благополучное в восприятии лётчика вращательное движение самолёта от фатального его «зарывания»!

… Уже почти вышедший из снижения, имея хороший запас скорости, его самолёт почти что в горизонтальном полёте коснулся земли. Ещё не размоченное осенними дождями после августовской сухой жары и погожего сентябрьского бабьего лета, красивое русское поле, зажатое между перелесками вблизи аэродрома…

Небольшой левый кренчик, градусов пять-десять. Судя по очень плавно начинающимся бороздкам, оставленным на сочно-зелёной травке, можно уверенно судить: вертикальная скорость при касании земли была почти ноль. А уже дальше шла неглубокая, но длинная – метров триста, плавно углубляющаяся широкая борозда с раскиданными вокруг маленькими и большими покорёженными узлами самолёта, утыкавшаяся в обгоревший центроплан.

Никаких ям в земле, болезненная фантазия упорно повторяет нелепую мысль: отодвинься каким-нибудь чудом эта поверхность на метр-два пониже, и, вышедший-было из снижения, гордый красавец МиГ-29 опять стремительно взмыл бы вверх!

Красные держки катапульты на сиденье оставались нетронутыми. Сергей, поникшись, сидел притянутый к катапультному креслу с пожжёнными руками, намертво застывшими на органах управления. Стандартная формулировка в акте аварийной комиссии:

«Попыток воспользоваться средствами вынужденного покидания предпринято не было…»

И – всё!

Мы крылья и стрелы попросим у бога,

Ведь нужен им ангел-ас.

А если у них истребителей много,

Пусть впишут в хранители нас.

Хранить – это дело почётное тоже,

Удачу нести на крыле

Таким, как при жизни мы были с Серёжей –

И в воздухе, и на земле!

Таким, как при жизни мы были с Серёжей –

И в воздухе, и на земле!