60
| В средине осени Зеркальный круг Луны, Даря Земле ночную белизну, Приносит праздник тысячам семей... Хо Ши Мин |
После первого спутника ракета, прилетевшая на Луну, была, пожалуй, вторым эпохальным событием в истории космонавтики: человек впервые дотронулся до другого космического тела. На древе одной из самых старых наук - астрономии - рядом с ветвями теоретиков, оптиков и радистов пошла в рост могучая ветвь астрономии практической, непосредственно, "наощупь" изучающей небо. Одно это уже позволяло говорить о революции в древней науке.
Революция в астрономии, хотя Хрущев очень любил и часто употреблял слово "революция", мало волновала Никиту Сергеевича, поскольку вникать в столь абстрактные представления при невероятном обилии конкретных практических дел он позволить себе не мог. Но едва ли кто в стране радовался новой космической
570
победе больше, чем глава партии и государства. Хрущев ликовал! Лунник придал ему новую энергию, и заряд его патриотизма достиг, кажется, максимальной величины. Королев, зная, что в сентябре Хрущев полетит в Нью-Йорк, понимал, как важно "вооружить" его лунником перед выступлением в Организации Объединенных Наций, и очень нервничал, когда очередной отказ - неисправность одного из приборных блоков - не позволил запустить "Луну-2" в первых числах сентября! Впрочем, в конце концов, может быть, это даже к лучшему, потому что все получалось еще эффектнее, чем планировали: 14 сентября ракета достигла Луны, а уже на следующий день правительственный Ту-114 с Хрущевым на борту приземлился на военном аэродроме Эндрюс в 24 километрах от Вашингтона. Встречавший его президент США Дуайт Эйзенхауэр, разумеется, был уже осведомлен о "лунных новостях" из Москвы, но Никита Сергеевич не мог лишить себя удовольствия прямо тут, на аэродроме, просветить его.- Перед встречей с Вами, господин президент, - сказал он Эйзенхауэру, - советские ученые, инженеры, техники и рабочие порадовали нас запуском ракеты на Луну. Таким образом, проложен путь с Земли на Луну, и контейнер весом 390 килограммов с вымпелом, на котором изображен герб Советского Союза, сейчас находится на Луне. Земля наша теперь стала несколько легче, а Луна стала на несколько сот килограммов тяжелее... - был у Никиты Сергеевича вот такой талант незатейливого сельского популяризатора.
Впрочем, утверждать, что контейнер сейчас "находится" на Луне, можно было только с большими оговорками. Вряд ли его удалось бы там найти. Если автомобиль на скорости 80 километров в час врезается в стену, это уже не автомобиль, а просто металл. Лунник врезался в Луну на скорости более 12 тысяч километров в час. Это уже и не металл. Огромная его кинетическая энергия мгновенно должна была перейти в тепловую, он даже не расплавился и не сгорел, поскольку на Луне нет кислорода, он сублимировался - превратился в газ, минуя жидкое состояние. Так что вряд ли уцелели вымпелы с гербом СССР. Но вымпел с гербом - это символ. Копию вымпела - шарик, составленный наподобие футбольного мяча из металлических пятигранничков, Хрущев подарил Эйзенхауэру на приеме в Белом доме и снова объяснил президенту США, что мы первые достигли Луны. Никита Сергеевич не забыл помянуть добрым словом советскую ракетную технику и в Национальном клубе печати, а отвечая на вопросы журналистов, успокоил всех, сообщив, что, несмотря на свое очевидное первенство, мы не претендуем на Луну и "своей" территорией ее не считаем. В знаменитом выступлении в ООН 18 сентября Хрущев снова возвратился к полюбившейся ему теме, снова уязвил американцев:
- Мы открыли секрет использования водородной энергии раньше вас. Раньше вас мы создали баллистическую межконтинентальную ракету, которой у вас фактически нет до сих пор. А ведь баллистическая межконтинентальная ракета - это поистине сгусток человеческой творческой мысли...
Можно представить себе, с каким удовольствием читал Королев в газете эти слова лидера страны...
В тот же день поражавший всех своей энергией Никита Сергеевич встречается с лидерами конгресса и членами сенатской комиссии по иностранным делам и снова рассказывает им о луннике. 19 сентября на завтраке в голливудской киностудии "Твентис сенчури-Фокс" он опять говорит о вымпеле. Практически во время поездки по Америке не было выступления, в котором бы он не касался спутников и лунника. Очень часто во время этих выступлений Хрущева спрашивали: а не специально ли приурочен запуск ракеты на Луну к его визиту в США? Вопрос этот доставлял Никите Сергеевичу большое удовольствие. Он необыкновенно оживлялся, глазки его весело поблескивали и, обращаясь уже не к автору вопроса, а ко всем присутствующим сразу, он говорил под общий смех:
- А разве плохо приурочить такой полет? Если вы, конечно, можете его приурочить!..
Начиная с первого спутника и далее, через лунники к гагаринскому кораблю и потом вплоть до полета первого "Восхода", во время приземления которого и произошел первый в советской истории государственный переворот, космонавтика
571
оставалась для Хрущева сильнейшим козырем в его политической борьбе, и это предопределяло его отношение, а, следовательно, отношение государственного и партийного аппарата к Королеву и его трудам. Став лидером столь важного научно-технического направления, определяющего в какой-то мере политику всей страны, Сергей Павлович уже помимо своей воли превращался в деятеля политического.В папке из писчебумажного магазина А.Ю.Теуфель на Крещатике, в которую, если вы помните, Сергей Павлович Королев начал еще в 1925 году складывать вырезки из газет и журналов и с перерывами занятие это продолжал до 1959 года, есть вырезка из газеты "На страже" от 30 ноября 1934 года. Статья "Снаряд в стратосферу" снова обсуждала проблемы создания сверхдальнобойных пушек. Рукой Королева в рамку забраны слова: "Наводку орудия производили с большой точностью квалифицированные ученые, применявшие для наводки астрономические приборы".
Точность наводки заботила Королева в 30-х годах и теперь продолжала заботить. Если для выполнения первого пункта лунной программы - попадания в Луну - требовалась лишь повышенная точность движения самой "семерки", то для выполнения второго пункта - фотографирования лунного затылка - одного ракетного совершенства было мало. Чтобы сфотографировать Луну "сзади", надо было навести на нее фотоаппарат, т.е. сориентировать лунник в пространстве, упорядочить его движение, привязать к каким-то небесным ориентирам - он уже не имел права свободно кувыркаться в пространстве, как кувыркались и ПС, и Лайка, и "Луна-2".
Разговор об управляемом спутнике шел давно, когда еще даже первого в помине не было. Задания на разработку системы ориентации давались и Кузнецову, и Пилюгину, но у них хватало других дел, до системы ориентации в космосе ни у кого руки не доходили, а главное - никто особенно и не рвался этим делом заниматься, поскольку задача была абсолютно новая, без корней и, как ее решать, все представляли себе довольно смутно. Однако был человек, который как раз обожал подобные задачи.
- Интересно работать, когда знаешь, что этим делом занимаются во всем мире человек 10, ну 15, а еще лучше, если никто не занимается, - говорил он много лет спустя. Этим человеком был Борис Викторович Раушенбах.
Мы расстались с Раушенбахом давно - летом 1938 года, когда ведущий инженер "Объекта-212" в отделе Королева придумывал различные способы управления ракетами в полете. После ареста Сергея Павловича Борис Викторович еще какое-то время занимался автопилотами, но работы по жидкостным ракетам в институте постепенно сворачивались, и автопилоты оказались никому не нужны. Оправдывая свое прозвище "теоретик", Раушенбах занялся теорией горения в воздушно-реактивных двигателях. Московский быт его кое-как наладился, квартирные проблемы более-менее разрешились, и как раз за месяц до начала войны он женился. В эвакуацию в Свердловск вместе с институтом в октябре 1941 года Борис Викторович поехал уже с молодой женой. Но прожили они в Свердловске недолго.
В марте 1942 года пришла повестка из военкомата: "явиться". Борис Викторович удивился: все сотрудники РНИИ, как предприятия оборонного, были "забронированы". Удивился, но пошел. В военкомате он сразу насторожился: у всех новоявленных призывников были немецкие фамилии. Никто никуда их не призывал. Просто так удобнее было сцапать всех сразу.
Если не считать преступлением кратковременное проживание в квартире тещи Ягоды, за Борисом Раушенбахом никакой вины перед генералиссимусом не числилось. Вернее, вина, конечно, была, поскольку под пятым пунктом значился он в неприличном в годы войны виде: немец. Как может человек с таким паспортом, хоть и ни в чем не виноватый, находиться на свободе?! Раушенбаху суждено было повторить трагедию гениального инженера Рудольфа Дизеля, истинного парижанина,
572
изгнанного из родного дома только потому, что он "бош"12.12 Немец (вульгарное франц.).
Но юного Дизеля с семьей аккуратно репатриировали в Англию, а Раушенбаха посадили, чтобы умертвить. Спецотряды советских немцев еще ждут своего летописца - это белое пятно нашей истории. Раушенбах был в "Стройотряде 18-74". В этом лагере сидели немцы со всей России. Выжили, пожалуй, только уральские, закаленные. Волжане почти все померзли - умирало примерно десять человек в сутки. Их не хоронили, а складывали трупы на дровни и отвозили в яму.
- Меня однажды повалил ветер, - рассказывал мне академик, - не ураган, а просто ветер... Королев был хотя бы формально, но судим, ему определили срок за вредительство, он считал месяцы и дни, он видел край свободы: Раушенбах сидел безо всякого суда и срока и предела не видел, поскольку национальность человека с годами не претерпевает никаких изменений. Борис Викторович считает себя необыкновенным счастливчиком: он остался жив.
- В лагере я работал недолго: с весны до осени. У меня была прекрасная должность: контрольный мастер кирпичного завода. Я получал четыреста граммов хлеба и варил траву, так что питался хорошо. А осенью я уже начал работать на Болховитинова...
Виктор Федорович Болховитинов, который в Билимбае вместе с Исаевым и Березняком работал над ракетным истребителем БИ, знал Раушенбаха еще до войны, когда Раушенбах хотел приспособить воздушно-реактивный двигатель на один из самолетов Болховитинова. Теперь Виктор Федорович вытребовал для Бориса Викторовича занятный статус. Раушенбах жил в лагере, но на работу не ходил: писал, считал, Щетинков был его шефом.
- Потом приходили мои соседи по бараку и я сворачивался. Вы не поверите, но все мои знания по математике я приобрел не в институте, а в бараке; я очень много работал тогда. Сам себе устраивал экзамены, билеты составлял, тянул их и сам себе отвечал. Если я не мог ответить, я сам себе ставил двойку и назначал себе переэкзаменовку... Я увлекался тогда автоколебаниями и сам "открыл" метод гармонического баланса, который уже был открыт Боголюбовым и Крыловым, о чем я, по своему невежеству, не знал. Для Болховитинова я сделал расчет боковой устойчивости самолета. Меня зачислили в КБ старшим инженером, но жил я в лагере. Мне платили вполне приличную зарплату, которую пересылали в лагерь, но купить я ничего не мог и отправлял деньги жене.
Когда Щетинков вернулся в Москву, задания стали поступать и из столицы. Контрольный мастер кирпичного завода писал теперь научные работы по испаряемости ракетных топлив и устойчивости горения в жидкостных двигателях.
Весь этот фантастический кошмар продолжался до конца войны. После победы все немецкие "отряды" были расформированы, а оставшимся в живых в паспорте поставили штампик: "спецпереселенец". Из зека Раушенбах превратился теперь в ссыльного. Он не мог уехать в другой город, должен был раз в месяц отмечаться у "своего" уполномоченного в райотделе милиции.
- Ну все, как у Ленина в Шушенском, - без тени юмора говорил Борис Викторович. - Мое Шушенское - Нижний Тагил.
Тем временем Щетинков через Келдыша добился вызова Раушенбаха в Москву. Числился он проживающим в общежитии, чтобы не бросать тень на жену. Опять происходило нечто фантастическое: ссыльный делал доклад на научно-техническом совете оборонного института, НКВД выдавало ему допуск к секретным документам, но милиция приравнивала переезд в другой город побегу из-под стражи. Через месяц Борис Викторович вернулся в Нижний Тагил. Келдыш хотел взять Раушенбаха к себе, но его направили вольнонаемным инженером в город Щербаков, в КБ, где работали зеки.
- А где это - Щербаков? - рассеянно спросил Раушенбах у своего "уполномоченного".
- Не знаю, - честно признался милиционер.
573
- И я не знаю... Что же нам делать?
- Понятия не имею...
- Я пойду на вокзал и спрошу билет до Щербакова. Но и на вокзале никто не знал такого города.
- Вы мне не город, а станцию назовите, - требовала тетка в билетной кассе.
Раушенбах честно искал в газетах указ о переименовании некоего города в Щербаков, но не нашел и снова пришел к "уполномоченному". Тот подумал и решил направить надоевшего ему спецпереселенца в Москву - пусть на Лубянке ему и объяснят, где находится город Щербаков.
Вполне законно прилетев из Свердловска в Москву, Раушенбах на Лубянку не явился и перешел на нелегальное положение. Засекреченный беглый каторжник, без прописки, без продовольственных карточек работал у Келдыша - тот сумел все объяснить своему начальнику 1-го отдела. Потом Раушенбах все-таки пошел на Лубянку "с повинной". Выяснил, что Щербаков - это, оказывается, Рыбинск. Чекист очень настаивал, чтобы он поскорее туда отправлялся.
- А если я туда не поеду?
- Вас же нигде никогда не пропишут, - добродушно объяснил чекист.
И точно. Несмотря на все хлопоты Келдыша, а потом и Победоносцева - он был тогда главным инженером НИИ-88 и готов был взять Раушенбаха к себе, - в милиции упорно не хотели его прописывать. Однажды, зайдя в кабинет к очередному высокому милицейскому чину, Борис Викторович начал так:
- Я знаю, что вы ничем не сможете мне помочь...
- Это почему же?! - перебил чин, сразу обидевшись на подозрение в его служебном бессилии.
Так он снова стал легальным...
- Потом на стадионе "Динамо", - рассказывал Раушенбах, - я увидел человека, который настаивал, чтобы я ехал в Рыбинск. Признаюсь: я подумал-подумал и смылся со стадиона. До самой смерти Сталина меня преследовали сны: поймали, волокут...
У Келдыша Раушенбах занимался теорией вибрационного горения, акустическими колебаниями в прямоточных двигателях - это сложная математика, замешанная на термодинамике и акустике. В 1949 году защитил кандидатскую диссертацию, в 1958-м - докторскую. Ему было 43 года, у него было негромкое, но прочное научное имя. В космонавтику он не рвался, но когда узнал, что заниматься ориентацией космических объектов охотников нет, пошел к Келдышу и сказал, что хочет попробовать разобраться в этом деле. Келдыш вяло разрешил, взяв с него слово, что он не бросит свою основную тематику.
Королев встретил его так, будто они расстались вчера. Никаких объятий и молодецких тычков в грудь. Сергей Павлович был озабоченно приветлив - не более. Ни слова ни о прииске Мальдяк, ни о "Стройотряде 18-74". Только о деле и о сроках.
Через день Королев сказал Пилюгину:
- Значит, ты отказываешься делать систему ориентации? Хорошо. Тогда я передаю ее Раушенбаху.
- Он не сделает... - мрачно проворчал Пилюгин.
- Сделает в этом году! - резко перебил Королев.
Работа Раушенбаха 1958 года - одна из самых новаторских в истории первых лет космонавтики. И ракеты, и двигатели к ним, и простейшие системы управления делались за многие годы до первого спутника, но ориентацией летательных аппаратов в межпланетном пространстве никто никогда не занимался.
Работу эту, к которой впоследствии подключились десятки людей - целое подразделение КБ Королева, начинал Раушенбах вдвоем со своим молодым сотрудником Евгением Токарем. Токарь - человек странный, что называется, "с завихрениями", но невероятно талантливый. Еще в 1956 году он придумал некий аналог гирокомпаса, который позволял объекту, условно говоря, лететь только носом вперед. Раушенбах, используя идею Токаря, нашел ее оригинальное продолжение,
574
создав стройную теорию ориентации для орбитальных объектов. Полеты к Луне потребовали ее усложнения. Новая система на хаотично вращающемся луннике должна была "схватить" своим "кормовым" оптическим датчиком Солнце, а потом "носовым" датчиком найти Луну и уже не выпускать ее из виду ни в коем случае. Евгений Александрович Башкин |
Королев требовал, чтобы аппаратура была готова к весне 1958 года. Сроки были нереальны, это понимал и сам Королев, но изменить их упорно отказывался. Раушенбах решил не строить никаких математических моделей, а сразу конструировать конкретную систему, которую "можно пощупать", и убедиться, что она работает. Да и Королев требовал, чтобы ему заранее выдали данные, нужные конструкторам лунника: габариты системы и ее вес. И не худо бы указать, на скольких болтах ее будут крепить и где эти болты должны будут торчать. Что крепить?! Не было еще абсолютно ничего! Раушенбах сел и стал считать, сколько весит одно реле, другое, сколько их будет и какое примерно место они займут. Прикинув все это, Борис Викторович нарисовал некую "коробочку". В это время к нему на работу поступил молодой инженер Евгений Башкин, человек очень талантливый и воспитанный военно-морским флотом, где он до этого служил, в духе строгой дисциплины и ответственности. Когда он увидел, какую "липу" отправляет Раушенбах в ОКБ, он заподозрил в Борисе Викторовиче авантюриста, в чем признался шефу через несколько лет, уже после того как оба они получили за "Луну-3" Ленинскую премию.
Реализацию "коробочки" Борис Викторович начал с того, что, взяв под отчет в институте 1000 рублей, он отправил молодого инженера Толю Пациору на улицу Горького в магазин "Пионер", чтобы тот накупил паяльников, проводов, сопротивлений, разных полупроводниковых штучек и прочей технической мелочевки, предназначавшейся для утешения юных техников. И вот они, совсем молоденькие - еще дипломы клеем пахли - инженеры: Женя Башкин, Дима Князев, Виктор Легостаев, Толя Пациора, Борис Скотников, Юра Спаржин, Валя Николаев - начали строить из этих в буквальном смысле детских игрушек систему космической ориентации, включающую маленькие реактивные двигатели на сжатом газе, оптические датчики, гироскопические приборы и логические электронные управляющие устройства - первую в мире подобную систему.
Потом было много разных других систем. Межпланетные станции ориентировали по Солнцу и яркой звезде южного полушария Канопус, космические корабли и спутники - по Земле. Раушенбах и тридцать лет спустя считает, что система, сделанная в его отделе Токарем и другими ребятами для спутника связи "Молния", является непревзойденной по своей простоте и надежности, и почти уверен, что ее вряд ли можно превзойти. После "Молнии" Борис Викторович начнет грустить: захочется нового дела, которым занималось бы не более десяти-пятнадцати человек в мире. Он станет размышлять над математической моделью кровообращения в организме человека, но, узнав, что над этим работает больше пятнадцати человек в мире и сделали они уже немало, охладеет и к этой теме. В 70-х годах, разглядывая с ребятами из своего отдела иконы в музее Андрея Рублева, он отметит странное построение великим мастером перспективы и начнет думать об этом. В 1980 году выйдет его книга "Пространственные построения в живописи.
575
Очерк основных методов". Текст дополнен обширным приложением, недоступным искусствоведам - не просто интегралы, тройные интегралы: он подтверждает свои открытия математически. В 1986 году Борис Викторович закончит работу над книгой "Системы перспективы в изобразительном искусстве". До него об этом писали Филиппе Брунелеско и Паоло Учелло в XV веке...Но все это будет не скоро. А сейчас срочно нужна система ориентации для нового лунника. К весне 1958 года Раушенбах сделать, конечно, ее не успел, но и Королев его не дергал. Начались все эти неприятности с продольными колебаниями носителя, потом с третьей ступенью: тут уж Королеву было не до системы ориентации. А к маю 1959 года, когда "семерку" усмирили, у Раушенбаха все было готово. И самое удивительное - реальная система по габаритам и весам почти не отличалась от той "липы", которую он послал Королеву.
- Как вам это удалось? - спросила однажды Бориса Викторовича Евгения Альбац, биограф Раушенбаха.
- Это надо чувствовать печенками! - засмеялся Бэвэ - так звали Бориса Викторовича его "ребята". - А потом я же все время делал такой вид, будто я серьезный человек!..
Сумасшедший Николая Васильевича Гоголя в своих "Записках" утверждал, что "луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается". Это категорически неверно! (Да и что взять с сумасшедшего!) "Луна" делалась в Подлипках и делалась совсем не плохо. Академические институты вовремя поставили оговоренную аппаратуру, но, честно говоря, вся эта аппаратура мало волновала Сергея Павловича. Ну уточнит она что-нибудь из того, что получено в прежних полетах, ну и что? Станция запускалась для фотографирования обратной стороны Луны - это ее главная и самая важная работа. И сможет ли она выполнить ее, зависело, прежде всего от системы Раушенбаха.
- А Землю она, часом, не "поймает"? А то начнет фотографировать Землю, - допытывался Сергей Павлович.
- Не должна, - туманно успокаивал его Борис Викторович.
Королев лично читал все протоколы испытаний фототелеаппаратуры, дотошно расспрашивал о выдержках при съемке. В голосах своих собеседников не слышал он абсолютной уверенности, злился на них, но сам себя сдерживал, поскольку злиться было глупо, - ну кто, действительно, точно мог сказать, какая там за 400 тысяч километров от Земли освещенность, какую надо ставить выдержку.
25 сентября, как всегда вечером, Королев улетел на космодром, а рано утром был уже в МИКе и уже успел кого-то отчитать...
Подобные всплески собственной гневливости глубоко огорчали Сергея Павловича. Он ведь понимал, что так вот срываться на мальчишку-инженера, причем мальчишку славного, преданного делу, нельзя, недостойно. Ну, что теперь, извиняться идти? Тоже как-то глупо. Ницше говорил, что, раскаиваясь, прибавляешь к совершенной глупости новую...
Многие из тех, кто писал о Королеве, справедливо отмечали, что в принципе он был человеком добрым и, несмотря на свои "взрывы", никаких серьезных "увечий" людям не причинял. Это правда. Но ведь и у доброго человека может быть плохой характер. "Однако его любили!" - утверждает множество людей. Правильно. Бальзак писал: "В нас нет ненависти к суровости, когда она оправдана сильным характером, чистотой нравов и когда она искусно перемешана с добротой". И, несмотря на то, что Королев был человеком добрым, несмотря на то, что очень многие и очень разные люди действительно любили его, несмотря на все то, за что его любили, может быть, надо набраться смелости и признаться: у Королева был тяжелый, трудный, плохой характер.
Он был очень нежен с Ниной - самым близким для него человеком - и все-таки не раз заставлял Нину плакать, сам при этом мучаясь, быть может, больше ее. Истоки его частого раздражения на работе порождены, мне кажется, самой административно-командной системой, в которой он жил и воспитывался. Никто тогда не руководил добродушно. Добродушный руководитель - заведомо слабый руководитель.
576
Королев кричал на своих людей, потому что Устинов кричал на него, а Хрущев кричал на Устинова. Руководить - это значит быть недовольным - вот стиль его времени13. И ужасно не то, что он кричал, а то, что те, на кого он кричал, считали это нормальным. Они бы растерялись и не поняли его, веди он себя по-другому, чувствовали бы себя не в своей тарелке, а некоторые административные мазохисты просто обиделись бы на него!13 Разумеется, были исключения. Никогда, например, не кричали на своих подчиненных O.K. Антонов или В.П.Глушко.
Огромная, космическая - в прямом и переносном смысле этого слова - работа Королева в последнее время, тот многомесячный хор славословий, который постоянно теперь ее окружал, заставили Сергея Павловича по-новому взглянуть на все свое Дело и на свое место в этом Деле. В эти дни он и написал Нине Ивановне большое исповедальное письмо, редкое среди многих его писем.
«...Дела наши здесь идут с необычным (даже для нас!) напряжением и обилием всяких трудностей, - писал Сергей Павлович. - Это все, в общем, закономерно, т.к. наша ближайшая задача весьма трудна и сложна даже просто по своему замыслу. Очень отрадно видеть, что такой большой коллектив самоотверженно трудится буквально без отдыха, все забыв и думая только о том, чтобы выполнить задание. Я очень, очень рад, что вокруг выросли эти люди, ведущие наше дело вперед.
Все эти дни я как-то по-новому, с особенным вниманием присматриваюсь и к своей лично работе здесь. Конечно, я не работаю с гаечным ключом или электрическим пробником, но мне кажется, что (я) глубоко участвую во всех процессах и работах, здесь идущих. Все же опыт есть и глаз наметан, а голова неутомимо подсказывает новые мысли. За эти 10-12 лет "такой работы" крепко связались теория с практикой, расчет с конструкцией, замысел с исполнением. И, наверное, мне выпало великое человеческое счастье трудиться в этом большом и увлекательном деле - редкое для человека счастье!
Вот и лирики немного, - вероятно, русский человек без этого не может...»
Вопрос о формах собственного участия во всех работах всегда волновал Сергея Павловича. Что должен делать и чего не должен делать Главный конструктор? Он немало об этом размышлял. Однажды в разговоре с авиаконструктором Игорем Александровичем Эрлихом он так сказал о руководителе одного авиационного КБ:
- Это дело он сделать не сумеет. Он кустарь, у него в кабинете кульман стоит...
- Да он за кульманом и не работал никогда, - возразил Эрлих.
- А для чего поставил? У него идеология кустаря: сам придумаю, сам начерчу, сам сделаю...
Надо думать, что Королев и сам "выдавливал из себя по капле" такого кустаря - ведь было время, когда он сам придумывал, сам чертил и сам строил. Уже в конце жизни в единственном записанном на пленку интервью, которое он дал радиожурналисту Юрию Летунову, Королев так сформулировал свое кредо:
- Если вы думаете, что Главный конструктор какой-нибудь системы или корабля - творец этого корабля, вы заблуждаетесь. У Главного конструктора есть прямые обязанности, за которые он и морально, и по закону несет прямую личную и единоличную ответственность. Скажем, исходные данные. Спорят с ним сотни людей в течение трех месяцев. Наступает момент, когда эти данные должны быть утверждены. За утвержденные данные по закону и по совести ответственность несет персонально и единолично Главный конструктор. За методику. За безопасность. Ведь можно построить работу так, что не все предусмотришь, что-то не сделаешь. Но жизнь не обманешь, и это "что-то" обязательно вылезет! Разве может Главный конструктор все предусмотреть? Не может. Это плод коллективного труда. Методику надо выработать, надо отсеять все лишнее, надо взять главное, основное, надо установить порядок и надо его утвердить. Вот за это Главный конструктор несет персональную и единоличную ответственность...
577
Видно, что ноша эта была нелегка. Ведь в том письме, где он пишет, что не работает с гаечным ключом, есть такое грустное продолжение:
"Я сделал и еще один вывод, и довольно печальный, из своих наблюдений: устаю страшно, и даже не только физически, а как-то морально, или душевно. После напряженной работы плетусь без сил, ложусь и проваливаюсь в пустоту сна, а, проснувшись, чувствую себя неотдохнувшим. Это очень плохо, я раньше этого не замечал за собой, и утомление бывало простым, обычным и проходящим после отдыха, даже короткого.
Летят золотые годы, и они же неумолимо сказываются во всем этом! Как же мало времени отведено человеку на его творческую сознательную жизнь - и для труда, и для благ жизни! Это - так!.."
Вот такое необычное, грустное пророческое письмо написал Сергей Павлович в своем тюратамском домике за три дня до старта "Луны-3".
Королев считал, что дела "идут с необычным (даже для нас!) напряжением и обилием всяких трудностей". Через много лет ветеран-испытатель А.И.Осташов уточнит в своих, воспоминаниях, что многие проблемы в те дни действительно решались при непосредственной подготовке станции к пуску. "В частности, - пишет Аркадий Ильич, - только на космодроме удалось окончательно доработать и отладить систему электропитания, а многие научные приборы были включены в состав станции только после определения окончательных весовых лимитов. Работали круглосуточно, и многие специалисты не покидали места испытаний станции по несколько суток подряд".
Как уже отмечалось, в "Луне-2" Королева волновала только точность наведения ракеты на космическую цель. В новом эксперименте наиболее сложной задачей были само фотографирование Луны, обработка снимков и передача их по телеканалу на Землю. Но это вовсе не значило, что предыдущий старт снял все траекторные тревоги. Вовсе нет, они даже возросли. Для того варианта облета Луны, который предлагал Келдыш, требовалась точность в три раза выше, чем просто для попадания в Луну. Не раз и не два обсуждали Келдыш и Королев этот вариант. Мстислав Всеволодович рисовал плохо, но рисовать любил. На листе бумаги появлялись два довольно мятых круга - Земля и Луна. От большого к малому пошел пунктирный след - траектория движения станции. Келдыш объяснял: если начать огибать Луну как бы сбоку, пролетая над лунным экватором, аппарат вернется на Землю в южное полушарие, его не будет видно за горизонтом с территории нашей страны и, для того чтобы принять его сигналы с закодированным изображением, надо отправлять громоздкую экспедицию за экватор, что сложно и дорого. Огромная приемная антенна едва ли поместилась бы даже на крейсере. "Мальчики Келдыша" в Отделении прикладной математики (ОПМ): Дмитрий Охоцимский, Александр Платонов, Михаил Лидов и "девочка" Зарина Власова искали более простое решение. Вернее, более сложное для баллистиков, но зато без крейсера. Келдыш приезжал к ним чуть ли не каждый день, помогал. Трудно определить теперь, кто первый сказал тогда "а", но они нашли то, что искали. Космический аппарат направлялся под Луну, пролетал над ее южным полюсом, и в этот момент сила притяжения Луны изгибала его траекторию так, что возвращался он уже в небо северного полушария Земли и никакую экспедицию никуда не нужно было посылать. Но получится ли так, как задумано?
Перед самой установкой лунника на ракету вылез пренеприятнейший "боб": пленка никак не хотела заправляться в аппарат, график работ срывался, а ведь старт - "астрономический", его надо выдержать с точностью до секунды. Всполошились все. Госкомиссия в полном составе прибыла в МИК. С бедным механиком, который вставлял пленку, случилось что-то вроде истерики. Королев все понял: никакие разносы сейчас не помогут. Он сел и начал рассказывать анекдоты. Потом как бы, между прочим, обернулся к Брацлавцу, главному конструктору "Енисея" - аппарата, в котором пленка проявлялась, мылась, фиксировалась и сушилась и который в КБ все называли "банно-прачечным трестом":
578
- Петр Федорович, не волнуйтесь, - сказал Королев тихим, спокойным голосом. - Если не успеете, будем пускать через неделю... А сейчас все, кто вам не нужен, пусть уходят.
Он помолчал, потом положил руку на "Енисей" и, широко улыбнувшись Петру, сказал:
- Ну, если эта... сработает, вот смеху будет!..
 Евгений Яковлевич Богуславский |
Перед тем как лунник, заправленный, наконец, пленкой, установили на ракету, Евгений Башкин, который вместе с Брацлавцем довинчивал последние гайки, решил расписаться на защитной крышке. И другие ребята тоже расписались. А потом расписались Королев с Келдышем и Рязанским и ребята Рязанского. Военпред Лебедев ворчал, что подписи "не предусмотрены документацией", но, в конце концов, тоже расписался...
Старт прошел без замечаний: 4 октября "Луна-3" начала свой полет. На следующий день рано утром Королев уже в своем кабинете в Подлипках жадно ждет новостей с космической трассы. А новости малоутешительные: радиосвязь плохая, прерывистая, телеметрия нечеткая, многие команды Земли на борт не проходят. Королев понимает, что люди в Крыму болеют за дело не меньше, чем он, что советы его по радиосвязи не дорого стоят, но находиться вдали от главного места средоточия всех событий, каким стал сейчас временный узел дальней космической связи на горе Кошка под Симеизом, он не мог.
В 11.45 Королев вылетел из Внуково в Крым. В самолете вместе с ним летели Келдыш, Черток и Аркадий Осташов (младший брат "стреляющего"). Королев в самолете быстро организовал на чемоданах импровизированный обед, без выпивки разумеется. За обедом наметили план будущих действий. С аэродрома на вертолете на Ай-Петри, оттуда на машинах - на Кошку. Действительно, в Саках они подрулили к вертолетной площадке, где уже стоял Ми-4 с прогретым двигателем. Полетели. Однако вскоре к пассажирам спустился командир и, безошибочно угадав в Сергее Павловиче главного начальника, сказал:
- На Ай-Петри идет мокрый снег. Видимость нулевая, садиться нежелательно.
- А может, рискнем? - быстро спросил Королев. - Мы торопимся, а там нас машины ждут.
Командир молчал. Королев подумал и добавил:
- Впрочем, спускаться с Ай-Петри на машинах при такой погоде вряд ли разумно...
- Под Ялтой есть вертолетная площадка, - сказал командир.
- Пошлите радиограмму первому секретарю горкома в Ялте, пусть пришлет на площадку две машины...
В Ялте на площадке стояли "ЗИМ" и "Победа". Секретарь горкома приехал сам. Здороваясь с Королевым, назвал по имени-отчеству - был предупрежден... Уселись все в один "ЗИМ", поехали.
Как нравилось Королеву все это: все эти самолеты, вертолеты, машины, эти приказы по радио, эта четкость, этот темп, и что вот так встречают, и что все это - на глазах Келдыша и замминистра, на глазах его людей - пусть знают наших! Скромнейший в быту человек, категорически не барин и не задавака, никогда не кичившийся ни званиями, ни наградами, Королев тем не менее очень любил, когда
579
вся окружающая обстановка и люди вокруг подчеркивали его значимость, масштабность, власть. Это нужно было для авторитета Дела...В 14.30 они уже слушали доклады баллистиков и телеметристов. Станция действительно работала нечетко, но категорических отказов не было. Люди Рязанского во всем обвиняли королевских антеннщиков. Те, естественно, защищались.
- К диаграмме направленности у меня претензий нет, - спокойно, но твердо сказал Главный, защищая своих людей. - Будем разбираться.
Один из операторов доложил, что температура внутри станции около 40 градусов и продолжает медленно расти.
- Почему перегреваемся? - спросил Королев, глядя в глаза оператора.
- Пока не знаю...
- Если вы, как испытатель, считаете, что вопросы проектирования и идеологии систем не ваша задача, то вы глубоко заблуждаетесь!14 Где вы были, когда готовили АМС15 к полету? Почему не разобрались с возможностями СТР16? Это ваша грубая и недопустимая в будущем ошибка. А сейчас я жду от вас предложений. Подключайте всех нас! Подключайте любого человека в Москве, в Советском Союзе! Я даю вам все линии связи. Но учтите - в ваших руках сейчас судьба результатов полета АМС! Ошибетесь - ой как спросим с вас! Временем не ограничиваю. Но не забывайте, что мы перегреваемся! Запасы почти исчерпаны!..
14 Хочу отметить, что эта словесная конструкция: "Если вы думаете, что..., то вы глубоко заблуждаетесь!" - одна из любимейших и часто употребляемых Сергеем Павловичем при всевозможных разносах.
15 Автоматическая межпланетная станция.
16 Система терморегулирования.
Понимал ли Королев, как точно он характеризует собственное состояние: "Мы перегреваемся!"?
К вечеру был выработан план последовательных операций, которые должны были остановить перегрев. После утверждения плана и отправки соответствующих команд на лунник температура медленно поползла вниз...
На следующий день телеметристы доложили, что в 6 часов 30 минут по московскому времени станция начала фотографирование лунного затылка. Что получится?
Попытка передать фотоснимки сразу после их проявления, т.е. практически от Луны, не удалась, но специалисты убеждали Королева, что на подлетном сеансе, когда станция подойдет к Земле, "картинка будет".
Королев просто умирал от любопытства и нетерпения. Если бы сейчас прилетел с Луны ангел с черным конвертом и сказал: "Вот снимки. Они стоят года жизни", он бы отдал этот год. Впрочем, кто знает, быть может, эту цену он за них и заплатил...
Королев и все другие прибывшие из Москвы ученые и специалисты жили в Ореанде. Море, пляж (правда, купаться было уже холодно), прекрасный парк - гуляй, отдыхай, - ведь она же уже все сфотографировала, надо просто дождаться сеанса передачи снимков. Работа идет по плану, ничего не надо ускорять, никого не надо подгонять - все это Сергей Павлович прекрасно понимал, но не мог ни гулять, ни отдыхать, впрочем, нет, он и гулял, и вроде бы отдыхал, но в эти моменты находился в состоянии предельного нервного напряжения. Ожидание выматывало его, как тропическая лихорадка.
На сеанс приема снимков народу набилось столько, что не продохнуть, но приказать выйти он не мог - это было бы очень жестоко.
- Не надо волноваться, Сергей Павлович. Никаких снимков мы не получим, - подливал масло в огонь Андрей Борисович Северный. - Уверяю вас, радиация забьет любое изображение.
Королев сдерживался, чтобы не рявкнуть на Северного. Он еле дождался той минуты, когда первый мокрый снимок принесли из фотолаборатории. Сергей Павлович положил его на ладонь и, отключившись от всего окружающего, произнес задумчиво:
580
Лунный "затылок"
Ну-с, что у нас тут получилось?..
Изображение было довольно мутноватое.
- Теперь мы знаем наверняка, что и обратная сторона Луны тоже круглая, -тихо, но так, что все услышали, сказал Черток.
Келдыш зашипел на него. Из-за спины, бочком к Королеву прокрался Богуславский, не спеша снял с ладони сырой снимок.
- Не волнуйтесь, Сергей Павлович, добавим фильтры - и помех не будет, - с этими словами он спокойно разорвал фото.
Все замерли. Люди, хорошо знавшие Королева, понимали, что должен последовать оглушительный взрыв. Да и сам Богуславский мог бы догадаться. Однако, как иногда случалось, Королев снова доказал, что он непредсказуем. Он медленно обернулся к Богуславскому, и все увидели, какое у него грустное, увядшее лицо.
- Зачем же ты, Евгений Яковлевич, так сразу?.. - произнес он убитым голосом. - Ведь это же первая, понимаешь, первая фотография...
Через несколько минут Королеву принесли новый снимок. При всем его несовершенстве восемь крупных лунных образований были видны достаточно четко.
Дождавшись, когда он высохнет, Сергей Павлович написал на обороте: "Уважаемому А.Б. Северному первая фотография обратной стороны Луны, которая не должна была получиться. Королев. 7 октября 1959 года".
581
В Симферополь из Ореанды ехали на "ЗИМе" впятером: Королев, Келдыш, Рязанский, Лидоренко и Владимирский. Келдыша после муската клонило в дрему. Королев не пил и был, напротив, необыкновенно оживлен. Рассказывал, как проектировал в Одессе первый свой планер, как студентом летал в Коктебеле. Слушали его вполуха, но слушатели ему были и не нужны...
Английский астроном Джон Гершель умирал 79 лет от роду весной 1871 года. Слушая перед смертью священника, который рассказывал ему о радостях загробной жизни, Гершель остановил его слабым движением руки и сказал:
- Все это прекрасно, но самым большим удовольствием для меня было бы увидеть обратную сторону Луны...
"Снимок века" - так его называл весь мир - был опубликован в газетах через 88 лет - 27 октября 1959 года.