Летчикам Великой Отечественной
Как будто вижу вашу юность,
косой, земляночный рассвет,
там плоскость неба изогнулась
от бомбовой нагрузки лет.
Там ни дороги, ни окопа,
и спрятать некуда себя,
но «подсоби!» кричит пехота,
и ждет отмщения земля.
И слава в будущем зените
уже для вас распалена
и выжигает на граните
сквозь линзу неба имена.
1985
Ляпидевский
...И встречает в дверях,
улыбаясь по-детски,
хоть прибавилось к детству
немало седин,
Анатолий Васильевич —
сам Ляпидевский,
у которого Звездочка
номер один.
Он похож на себя. Только чуточку старше.
Под глазами синеют круги —
от высот.
Он и в прошлом — и нет.
И челюскинцев даже
он еще не спасал,
но, конечно, спасет.
И, когда за него прозвучали стаканы:
«Каюсь, хлопцы, не я, —
он вздохнул тяжело, —
самым первым героем был Федя Куканов.
Должен быть. И не стал. Просто не повезло.
Валька Чкалов... Байдук...» —
(Имена-то какие!)
Но о самых о первых — что знаем о них?
И подумалось мне о богатстве России,
у которой на все достает запасных.
Да и слава-то, в общем, обидно проходит,
как тачанка в степи, как немое кино,
где фанерный! — летает при полном народе,
и сегодняшним мальчикам, может, смешно.
Пусть меня посчитают
отсталым и странным,
пусть тридцатые годы я знаю из книг —
мне любых реактивных
дороже бипланы —
из героев герои
блистали на них!
Космонавтов везут. Будет что-то другое.
Не узнают иных — не напишешь на лбу!
И кого-то из тех,
самых-самых героев,
оттолкнет постовой за канаты в толпу.
1965
Один из них
Кумир послевоенных ребятишек,
он им в кино билеты покупал
и вел братву горластую
в притихший,
уже дрожащий сумерками зал.
— Сорвут сеанс! — стонала билетерша
ведь жизни нет от этих сорванцов! —
Он отвечал: — Мамаша или теща,
ни у кого из этих
нет отцов.
В бывалой, непарадной гимнастерке
он, разделив мальчишеский порыв,
свистел, смеялся, топал на галерке,
две Золотые Звездочки прикрыв.
...Был в небе взрыв. И задрожали хаты
И за курган притихшею гурьбой
вдвойне осиротевшие ребята
несли пучки ромашки полевой.
1975
Владимир Коккинаки
Он из легенды в зал вошел,
зимой, из плотной вьюги,
в костюме черном сел за стол
и рассказал о друге.
И я запомнил все, что он
доверил откровенью,
поскольку крылья тех времен
не подлежат забвенью.
И хоть моторы не слышны,
отстукали моторы,
над белой скатертью страны
затихли разговоры.
И хоть сошла былая стать
в больничные кровати,
таких, как он, пересчитать
всего трех пальцев хватит.
1985
Мастера
С рук снимает краги
и совсем неплохо
нехотя швыряет их —
р-раз! — через плечо.
Прыгают в ведро они
по-кошачьи ловко,
и пошел походочкой.
Победил. А чо?
Северный подводник,
палубой идущий...
Есть в любой профессии
свой особый шик,
только исключительным
мастерам присущий,
что глубин достигли
и высот больших.
Это Маринеско,
самый знаменитый,
что громаду «Густлова»
положил на дно.
Лейте из металла,
режьте из гранита —
ничего не выйдет,
братцы, все равно.
Как же воскресить мне
чувство незаемное,
миги до и после
тех рисковых дел,
небо перекошенное,
бледное, зеленое,
словно шар земной
выводят на расстрел?
Трассами корявыми
облака исчерканы,
а внизу готовятся
новые бойцы,
меченные подвигом,
молодые, четкие
летчики,
летатели,
летуны,
летцы.
В кожаных регланах
да в сапожках хромовых,
опытные, лучшие —
золотой запас.
Первая воздушная
Михаила Громова! —
Батина улыбочка:
«Не в последний раз!»
Соколы высокие,
давние подводники,
те, что на такой
глубокой высоте,
бывшие отличники
или второгодники,
те неповторимые
в деле и мечте...
Вспомнил Маринеско я,
словно он причалил сам
к той строке,
где светится батино лицо...
Кое-что, наверное,
мастерам прощается.
Да не все, конечно.
Далеко не все.
1983
|
ФОТО
Ляпидевский
ФОТО
Валентин, Константин и Владимир Коккинаки
ФОТО
|