* * *
Ветер заоконный, занавешенный,
вдоль по крыше тихий марш играл.
В той больнице, белой и заснеженной,
в той больнице летчик умирал.
А друзья стояли с апельсинами,
в проходной отряхивая снег.
— Да пустите вы хотя бы сына!
Мы ж не говорим, чтоб сразу всех.
Сына привезли к нему, мальчишку,
«зайцем» прихватили — только так!
И шептала няня «тише, тише»
пионеру в куртке и в унтах.
Сын не верит никому на свете.
Жив отец! Не выживет? Вранье.
Но возьмет со столика конфету
и не съест, а спрячет он ее.
Словно не нарочно, а случайно
не затем, чтоб после дорожить...
Ничего отец не завещает,
потому что очень хочет жить.
Полетать ему б еще немного!
После
он когда-нибудь умрет
там, где, скручен проволокой молний,
захлебнулся небом самолет.
...Через три часа сомкнутся веки,
обещая зренье —
молодым,
и в глазах останется навеки
небо, очарованное им.
Сын всего себя переиначит.
Из упрямства —
сам себе назло —
сын ни разу в жизни не заплачет.
Это вот и тяжело.
1963
Летчик Владимир Нестеров
Ценой собственной жизни спас
населенный пункт.
Из газет
Отец его, сгорая в танке,
курсанта спас, себя не смог,
и не на фронте, не в атаке
достойным батьки стал сынок.
Был паренек обыкновенный
и за единый миг всего
поднялся к славе незабвенной
однофамильца своего.
О, сколько их, мальчишек ладных,
прекрасных статью и душой,
осталось так — в строю крылатых
и в общей памяти большой!
1984
* * *
Мальчик с летным именем
Валерий
без отца на свете будет жить.
Я, вот так же выросший,
уверен:
он собой не станет дорожить.
Взгляд сиротки,
кроткий и недетский,
честно устремленный напрямик,
мне в былое,
жалостный и дерзкий,
синевой расплавленной проник.
Синевой,
не тронутой слезою, —
глубоко запрятана слеза,
и глядят в застенчивом покое
беззащитно-добрые глаза.
В них «За что?»,
и первая усталость,
и суровый отблеск бытия.
В них себя я вижу.
В них осталось
то, что где-то в детстве
было «я».
В двух зрачках невинных
отраженный,
поборов беспомощность свою,
словно прежним горем оглушенный,
на года уменьшенный,
стою.
Не могу обидеть шоколадкой —
ничего, мол, парень,
не грусти, —
я-то знаю, знаю, как несладко
без отца,
без летчика, расти.
Ничего со мною не случилось.
Добрая Россия помогла.
Родина не милостыню—
милость
для таких, как мы,
приберегла.
Часовой двадцатого столетья,
победивший тысячу смертей,
твой отец,
погибший на рассвете, —
человек,
который спас людей.
Вырастешь задумчиво и скромно,
и в отца,
красивый, молодой,
может быть, с его аэродрома
полетишь над ласковой землей.
Полетишь ли, нет ли,
но уверен,
сможешь все,
что он когда-то смог.
Мальчик с летным именем
Валерий,
за тебя спокоен я, сынок.
1972
* * *
Гляжу в окно, где две березы,
ночами светлые всегда,
и синим пеплом папиросы
стряхнется в озеро звезда.
И молния у поворота
взорлит — и снова ничего, —
короткая, как жизнь пилота,
внезапная, как смерть его.
И ты, печаль моя, отрада,
немое фото на столе,
как наказанье и награда
за то, что жил я на земле.
1968
* * *
Родное детство,
ты ангар надежд,
покрытый поднебесной оболочкой,
там зелень зелена,
там воздух свеж
и так знакомо все до уголочка.
Там сумерками осень осенила
долину фиолетовых высот,
как будто с неба брызнули чернила,
измазав тополями горизонт.
В кустах маслин
под крышею воздушной
мечталось мне о юношеских днях,
о летной славе, громкой и послушной,
о небе в зеленеющих огнях.
И надо мной, просторно и картинно,
из зарослей захватывая высь,
за поршневым вознесся реактивный,
как детство
и как будущая жизнь.
1979
|
|