В статье «Труднее, чем за звуковой барьер...», опубликованной в «Красной звезде» 6 июля и посвященной непростым проблемам перестройки в партийной работе, мы упомянули фамилии заслуженных летчиков-испытателей СССР, Героев Советского Союза полковников В. Мигунова и Б. Грузевича, заслуженного летчика-испытателя СССР полковника В. Кондаурова. «Расскажите об этих людях подробнее», — просили нас в одном из первых откликов на статью. Затем просьба прозвучала еще раз, и еще...

«НУ, Я ПОШЕЛ НА РАБОТУ...»

    Походка у него, как заметил кто-то из сослуживцев, основательная. Ноги ставит чуть шире обычного, вроде им иначе не удержать его кряжистое, литое тело. Вот и сейчас он обходил неспешно вокруг самолета. Может, несколько придирчивей, чем обычно, осмотрел его извне.
    Когда он приехал на стоянку, инженер в серовато-голубом хлопчатом комбинезоне (цвет - на зависть всем московским модницам) доложил, что машина пока не готова к полету, но Кондаурова это не удивило - он намеренно приехал пораньше. Так он делал всегда перед испытанием повой машины на сложном, рискованной режиме.
    Новый истребитель уже облетал полковник В. Мигунов. Облетал и «зацепился» - не столько обнаружил, сколько почувствовал изъян в канале поперечного управления на предельно больших углах атаки. Причем возможность такого недостатка сначала вывел теоретически, расчетами на бумаге, подключив своих инженеров.
    — Да полноте, — ответил работник конструкторского бюро, — в воздухе невозможно создать такой режим, чтобы это проявилось.
    Мигунов слетал еще раз, но убедительных аргументов пока не привез.
    — Поизучаем получше, — сказал он, хотя и торопливо, но никогда не поднимающимся па эмоциональные ноты голосом. Мысль у него всегда торопила речь, и он с улыбкой вспоминает, как в молодые годы командир во время его доклада о выполнении полетного задания вдруг командовал: «Ре же!»
    — Поизучаем, поизучаем, — упрямо повторил он.
    И вот к программе испытаний подключился Кондауров. По службе он заместитель Мигунова, в жизни они друзья. В летной работе - признанные мастера экстра-класса. Кондауров сошел с бетона, захрустели под ногами пересохшие стебли выжженной травы. Выбрал место, где поменьше пыли, присел, непроизвольно поднял голову, взглянул в небо, прикрывая глаза ладонью. Высоко над ним парил орел, почти недвижно висел в воздухе.
    — Тоже ероплан, - усмешливо сказал, ни к кому, собственно, не обращаясь.
    Орел напоминал планер...
    Со стороны стоянки донесся скрип тормозов, Кондауров повернул голову и увидел Мигунова, выходящего из машины. Получалось это у него всегда легко, по-спортивному. И всегда у него в руке можно видеть резиновое колечко эспандера - накачивает мышцы кистей. Иной раз в полете такая сила нужна рукам, какая на земле никогда не понадобится.
    Кондауров встал, пошел навстречу. Зачем приехал Валерий Валентинович? Сообщить что-нибудь новое? Пожалуй, нет, все уже ясно. Просто, когда связаны одной нитью, которая все натягивает у тебя в душе, - чем ближе друг к другу, тем легче. Струна будто ослабевает. Пусть даже ничего важного сказано не будет. Так и сейчас. О том, о сем.
    Инженер доложил о готовности к взлету. Так и не сказав другу ничего существенного, Мигунов проводил Владимира Николаевича до стремянки, легонько тронул за плечо: «Удачи!»
    Кондауров поднялся в кабину самолета, закрыл фонарь. Когда взлетал, сбоку, как на плане, вырисовался городок. Часа два назад он ушел из дома, сказав жене по обычаю:
    — Ну, я пошел на работу.
    Другие сочиняют высокие слова о профессии испытателя, он упорно именует свое дело работой. Работа у всех - только у каждого своя. Просто он выбрал эту.
    Иные будни выдают за подвиг, иные подвиг считают буднями...

ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ

    — Лейтенант Кондауров, к начальнику училища! - посыльный оторвал Владимира от подготовки к очередным инструкторским полетам с курсантами.
    «Странно, к чему бы это?» — размышлял он на ходу, а сердце забилось учащеннее от смутной надежды: а вдруг на этот раз дадут ход его рапорту?

    — Значит, в испытатели хочется? - сразу начал генерал. - А не боитесь, что рановато? Впрочем, можете не отвечать, разрешение уже есть. Приказано откомандировать в испытательный центр. Случай небывалый, лейтенантами туда еще не приходили. Так что не подкачайте.
    Генерал напускал на себя строгость, но глаза его улыбались, потому что он радовался вместе с лейтенантом. Заметил начальник училища у него талант - он так и сказал главнокомандующему Военно-Воздушными Силами: «Талант у него необыкновенный», когда обратился и нему с просьбой удовлетворить рапорт Кондаурова.
    — Ну что ж, счастливых тебе испытаний! - генерал впервые перешел на «ты», будто провожал сына.

    Потом, собирая чемодан, Владимир вспоминал это напутствие, слово «испытания» для него звучало таинственно и значительно. Но не знал он тогда, да и не мог знать, что основные испытания ждут его не в небе, а на земле.
    Вместе с ним на новом месте появился и слух, что он — «генеральский сынок» и пробился в испытатели благодаря отцовским связям. Владимир очень скоро почувствовал к себе натянутое отношение окружающих, но никак не мог понять причину и первое время думал, что всему виною его годы - он на добрый десяток лет был моложе самых молодых летчиков испытателей.
    Подошел к нему инспектор - летчик с большим авторитетом, но любитель эффектных жестов, и тоном, заранее предрешавшим исход, сказал:
    — Ну-ну, слетаем... Со мною на спарке, проверю вас.
    Условия полета были сложные, лейтенанту в таких еще не приходилось летать. После посадки инспектор, явил работая, как говорится, на публику, заявил, что Кондауров совершенно не умеет летать, что никакого испытателя из него не получится, поэтому самое лучше — отправить его восвояси, пока не принес испытательному центру какое-нибудь «ЧП». Так инспектор продемонстрировал свое, отношение к «протекции», благодаря которой лейтенант оказался здесь. Владимир и подозревать не мог, что его отец — старший лейтенант запаса, всю войну прошагавший в пехоте, — по чьей-то глупой выдумке может стать препятствием на пути сына к мечте.

    Пришел в гостиницу, упал на кровать, охваченный отчаянием. Какой позор, так провалиться! И главное — ничего уже не изменить.
    Сосед по комнате посоветовал обратиться к «ВГ» — Василию Гавриловичу Иванову, начальнику службы летных испытаний, Герою Советского Союза, Но жаловаться Кондауров не пошел — не по характеру.
    Однако на другой день суровый ВГ сам вызвал его, спросил коротко:
    — Почему обмишурился? Владимир рассказал, что никогда прежде не летал в подобных условиях, поэтому к проверке не был подготовлен.
    — Ах, каналья! Покрасоваться решил, — это ВГ говорил об инспекторе. Потом обратился к Владимиру: — Ну, ничего, ты не отчаивайся. Считай, что этого полета не было. Вот тебе задание...
    С заданием Кондауров справился. Через год он уже летал на всех самолетах, которые были на стоянке центра, опередив по быстроте освоения новых для себя машин многих своих старших и более опытных товарищей. А через три года уже был признанным мастером боевого применения истребителей, ему доверили показывать новую машину членам государственной комиссии. На глазах у всех он с первых атак вдребезги разносил установленные на земле мишени, удивляя мастерством даже видавших виды фронтовых асов.

    Что это - легкие победы талантливости?
    У Кондаурова крупные черты лица, упрямый подбородок - будто человек суров и лишен проявлений бурных чувств. Но если бы кто знал, как бесят его в душе разглагольствования о талантливости, о том, что талант сам себе пробьет дорогу и тому подобное. К звездам идут через тернии. «Дорогу пробьет только труд, вдохновленный целью», — сказал он однажды в подобном споре. И больше ничего не стал говорить. А зачем? Разве станешь рассказывать, как цель и труд привели его в аэроклуб. Вон — орел парит, похожий не планер... Он напомнил детство. В 14 лет Кондауров впервые поднялся в небо на планере. В 14 лет впервые прыгнул с парашютом. И в 14 лет то же самое повторил сын.
    А разве расскажешь, как его училищный инструктор майор Б. Косарев мудро вывел его однажды на ту же мысль о труде. Майор вылетел с ним парой, дал вводную: они вступают в воздушный бой, один против другого, Владимир забыл о реальности, учебный бой стал для него как настоящий. Самолеты стонали от напряжения. Может, поддавался инструктор, а может, нет, но оказался он в конце концов обороняющимся. И когда курсанту казалось, что он вот-вот поставит победную точку, что он «дожал» инструктора к земле и тому некуда деваться, самолет майора вдруг... Просто на глазах самолет Косарева исчез. Владимир бросал свою машину вправо, влево, набрал высоту и огляделся пошире - нигде. И тут услышал спокойный голос майора:
    — Не ищи, я давно уже у тебя в хвосте.
    — А как же... — только и спросил растерянно.
    — Нырнул в ущелье. Вот так-то, брат.
    Владимир ожидал разноса. Но на этот раз Косарев даже не делал послеполетного разбора.
    — Разрешите получить замечания, — напомнил Владимир.
    — Не будет замечаний. А насчет того, что потерял меня, запомни: летчик— это не красивый азарт, а тяжкое умение.
    И разве не труд - день за днем прибавлял ему знаний и мастерства? В летном училище иные сверстники снисходительно «проходили» теорию, с нетерпением ожидая практических полетов — вот уж где они себя покажут! А он грыз ее, эту теорию. Иные - в увольнение, на танцы, просто поболтать в свободное время, а он за книгу, на тренажер. Да и тут, в испытательном центре, сколько чемоданов специальной литературы перетаскал из библиотеки... Да что о себе-то?..
    — Я вам о Грузевиче скажу...
    Рассказывал он неторопливо и интересно. А мы о Брониславе Ивановиче поведаем чуть погодя.

ПЕРЕГРУЗКИ

    Проводив Кондаурова, Мигунов не уехал со стоянки, продолжал смотреть вслед самолету. Вот истребитель выкатился на взлетную, полосу, пробежал по ней немного и резко затормозил, качнувшись на амортизаторах. Из двигателей ударило в бетон форсажное пламя, и в тот же миг исчезли, утонули в грохоте все аэродромные звуки. Истребитель медленно тронулся с места, неуловимо отделился от бетона, словно завис над ним на мгновение, как бы целая вдох перед решающим прыжком, и круто взмыл вверх, воткнулся иглой в бездонную синь неба. Только марево от горячих газов долго еще стелилось, колыхалось и плыло над взлетной полосой, размывая очертания антенн системы посадки и далекого горизонта.
    Ослепленный солнцем, к которому изогнулась траектория полета, Мигунов отвел взгляд, подошел к машине, сел на сиденье, не отрывая ног от бетонки и не закрывая дверцу. Только еще быстрее стало сжиматься резиновое колечко в его руке. Он пытался представить, что в это мгновение делается в кабине истребителя, с самим самолетом. А если и сейчас не проявит себя тот недостаток, который теоретически был просчитан, который, что называется, нутром чует? Интуиция - вещь полезная, скажут ему, но нам нужны факты. И ничего тут не попишешь. Надо будет давать самолету путевку в небо. А вдруг потом, в полку, «это» и случится? Тем более - вдруг в кабине окажется молодой летчик? Не говоря уже о том, что если придется боевой машине в бою действовать...
    Вспомнилось: что-то похожее уже было. Он тогда испытывал одну из новых моделей. Все, казалось бы, хорошо, все доведено. Ну разве что еще разок-другой слетать, проверить на сложном режиме.
    Начинался режим в стратосфере, запас высоты был достаточный. Так., по крайней мере, казалось Мигунову. Он проверял машину на сваливание, она вошла в штопор - причем не обычный, а перевернутый. Виток за витком вкручивался самолет в плотные слои атмосферы, съедая высоту. Летчик уже насчитал шесть оборотов и решил, что пора выводить, однако не тут-то было: машина не слушалась рулей. Еще и еще раз повторил Мигунов необходимые манипуляции рулями, а положение самолета не менялось, земля же быстро надвигалась. Что делать? Покидать машину? Но она исправна к готова, наверное, подчиниться, нужно только найти правильные действия рулями. На осмысление ситуации и поиск выхода из нее - секунды. И это - в положении вниз головой, когда многократная и быстро меняющаяся по направлению перегрузка треплет летчика в кабине, как шарик в лототроне.
    Это была какая-то неописуемая гонка. Кто быстрее? Земля или он? Ему казалось, что земля несется на него, падает сверху. Взгляд на приборы. Движение ручкой управления - нет, не то... Взгляд на приборы, на землю. Усилие на рули... Что за черт! Будто все отрезало... Взгляд на землю - ого!.. Но вот, кажется, нащупал, что-то получается...
    Сначала удалось из перевернутого положения перевести самолет в обычное, затем остановить вращение, добиться устойчивого пикирования и только потом выйти в горизонтальный полет.
    Меньше минуты длилась эта ситуация, но она вобрала в себя долгие годы летной работы, начиная с первых аэроклубовских в Харькове, потом курсантских в Оренбурге и снова в Харькове, но уже инструкторских в летном училище, вобрала в себя каждый день пути к диплому о высшем инженерном авиационном образовании, каждое усилие над собой, чтобы научиться мгновенно принимать решения, мыслить исследовательски...
    Да, дикая была гонка!

     В одном из романов писателя А. Маркуши, посвященном труду летчиков-испытателей, есть такой эпизод. К жене летчика приходит ее брат - молодой оболтус, прожигатель жизни, просит «две-три сотни». Деньги уже лежат на столе, и в это время входит муж сестры:
    — Прежде чем занимать, надо научиться зарабатывать, - неприязненно говорит он - человек жестких нравственных правил.
    — Неужели вы обеднеете, выручив родственника на какие-то паршивые две сотни, я ж не миллион у вас прошу, — парирует нагловатый Костя.
    Хабаров взревел: — «Паршивые две сотни! Сейчас я тебе покажу, как эти сотни добываются, сейчас... — И он скинул с плеч кожаную куртку, сорвал рубашку, майку и, задыхаясь от бешенства, прохрипел: — Смотри, любуйся!
    Оба плеча Хабарова были в фиолетовых синяках-кровоподтеках. Синяки переходили на спину и на грудь.
    — Что это? - испугалась Кира. - Что случилось?
    — Это следы парашютных лямок. Понятно? Лямки оставляют о себе вот такую память, когда... человек крутится в перевернутом штопоре. Ясно?
    — Тогда и я мог бы показать такие следы, - говорит нам Мигунов.
    Вспоминали о книжном эпизоде в другой ситуации. Один из летчиков-испытателей откликнулся: «Вот следы последнего полета, от которого уже полторы недели отхожу. По всему телу такие пятна, ноги — ватные...»

    Мигунову довелось послужить и в морской авиации, и в авиации ПВО, и вынужден был вообще уйти из авиации. Но он вернулся. Потому что избранное в юности дело считал избранным раз и навсегда. И потому, что есть у него воля. Тут он сформулировал бы по-кондауровски: воля, вдохновленная высокой целью. Не всякая воля красит, не всякая укрепляет характер - иная и разрушает, иная и просто опасна. Есть воля себялюбца, карьериста, псевдоученого, а у воинствующего мещанина может быть, да еще какая, и у делового хама...
    Чего больше всего не терпит он - это хамства. Может очень быстро - тут с ним редко кто сравнится - оценить ситуацию, перебрать, сопоставить массу вариантов, выдать решение. Но, например, не нашелся что ответить подполковнику из вышестоящей организации, высокомерно прервавшему его доклад о ходе испытаний. Хамство выходит за пределы его понимания.
    Бывает ли он сам рассерженным? Бывает. И тогда в голосе его, как всегда спокойном, звучит недоумение. Мол, же вы могли так поступить, где тут логика, где порядочность? Самый большой у него «разнос», признавались нам его подчиненные, это когда в глазах его и в голосе - недоумение.
    Странно даже - при такой порывистости мысли у него удивительная сдержанность в работе с людьми. Не спешит с укором, с окончательным выводом. Его педагогика, если можно так сказать, строится на стратегических соображениях. Воспитание сгоряча, считает, - только видимость воспитания. Сам разрядился, другого оглушил, прогремел, а живительный дождь о не напоил до глубины. Один молодых летчиков-испытателей вспоминает, как Валерий Валентинович через год напомнил о его оплошности, и то в виде шутки. Год назад летчик допустил нарушение, поэтому сажал самолет с предельно малым остатком горючего. Никакой реакции Мигунова тогда не было, летчик был уверен, что он ничего и не знает. И вот теперь начальник летел с подчиненным на спарке - проверочный полет.
    Ну так как садиться будем - с аварийным остатком топлива? — щурится командир.
    — Намек понял, - замявшись от данности, все же браво ответил летчик.
    ... Однако что же происходит в воздухе у Кондаурова? На стартовом командном пункте можно услышать его доклады. Мигунов втянул ноги в машину, коротко скомандовал водителю:
    - На СКП!

ОБЫЧНОЕ ДЕЛО

    Кондауров набрал заданную высоту и приготовился к работе. Когда он дома говорит «Ну, я пошел на работу», он вкладывает в эти слова широкий смысл. Есть и более узкий. Работа - это когда он начнет задавать машине свои вопросы.
    Снова вспомнилась беседа с разработчиками. «Машина не будет сваливаться. Теоретически это возможно только на больших скоростях и предельных углах атаки, но их нельзя достичь одновременно, не выходя за пределы ограничений по перегрузке». Мигунов доказывал, что может возникнуть опасный режим на околопредельной перегрузке. «Но поймать такое сочетание — все равно, что найти иголку в стоге сена», — стояли на своем представители КБ. Если есть вероятность найти - надо искать, утверждали летчики.
    Кондауров полетел искать «иголку».
    Начал пилотаж: сделал одну прямую петлю, вторую - все нормально. Еще фигуры, еще. Нормально, нормально, нормально. «Теперь косую попробуем», - подумал и в нижней точке траектории, на максимальной скорости, сильно потянул ручку управления самолетом на себя и резко дал ее вправо до предела. Машина задрожала и накренилась... влево. Вот это номер! Да еще опустила нос и стала медленно закручиваться.
    «Нет, это не штопор, - мелькнула мысль. - Обратная реакция по крену!» Что говорить - явление весьма опасное, особенно при пилотаже на малых высотах.
    Был похожий случай. Тогда один из летчиков демонстрировал маневренные возможности нового истребителя, на малых высотах. Машина фактически была доведена до заданных параметров, запущена в серию. Летчик уже летал на ней, знал и ограничения, и способы вывода самолета из гипотетического срыва, если он вдруг и произойдет. И он... произошел! На выходе из пикирования. Чтобы его парировать, нужно было кратковременно отдать ручку управления от себя - то есть действие в принципе противоестественное - и тут же продолжать пилотаж, как обычно. Но как трудно психологически сработать от себя ручкой у самой земли, когда ты вот-вот вонзишься в нее. А времени на раздумья нет, решение нужно успеть принять мгновенно. Он не успел...
    Вот почему и долг, и дело совести испытателя предусмотреть все, высмотреть в машине самые затаенные слабости. Ведь она потом кого-то может подвести. Потому-то крутился в воздухе Кондауров, порой чувствуя, как дрожит самолет на перегрузках, как темнеет в глазах и текут меж лопатками струи пота.
    Мы потом спрашивали о том его полете.
    — Обычное дело, - отмахнулся Владимир Николаевич.
    А пока он еще в воздухе. Доложив по радио руководителю полетов обо всем, что произошло, еще и еще раз набирал высоту, снова бросал машину в крутые вертикальные маневры, добиваясь каждый раз того коварного режима. Ведь важно не только убедиться в изъяне, но и найти «противоядие».
    После посадки зарулил на стоянку, там его ждал Мигунов. Фуражку он держал в руке, ветерок взбил русые волосы. «А виски уже седые», — машинально отметил Кондауров. Будто и не прерывали беседы, Валерий Валентинович спросил:
    — А что мы сможем предложить?
    Не в их правилах только находить изъяны. Нужно и предложить какой-то выход. Найти и предложить — принцип настоящего испытателя. Только найти — уже само по себе важно.. Но это еще не высшая квалификация. Действие должно дружить с мыслью. Сознание должно рваться в перспективу. И для настоящего конструктора испытатель - не бесстрастно регистрирующий датчик. Ему нужен умный оппонент. Оппонент - помощник.

    Так и трудятся, говоря словами поэта, «держа и вздымая друг друга». Но это если смотреть «в общем плане», с высоты, не замечая черт будничности. В буднях же часты споры. Разработчику кажется иной раз: летчик придирается, очень уж ему хочется всего идеального, А ему так и хочется. Он олицетворяет собой тех, кто получит эти машины, кто станет на них летать, а если придется - Родину защищать. Ничто не должно сделать пилотов слабее противника, ничто! Испытатель лучше других понимает боевые возможности «изделия», он должен быть и глубоким тактиком, причем смотреть наперед, как развиваются принципы современного боя, что там грядет в будущем - и с этих позиций тоже выносить свою оценку. И свои предложения.

    — Так что мы сможем предложить? - повторяет свой вопрос Мигунов.
    — Я сегодня собирался зайти к Грузевичу, - отвечает Кондауров.
    — Вот и ладно. Почти по пословице : две головы хорошо, а три - лучше.

КАК У ВСЕХ

    Есть категория летчиков, которые могут выйти из любого положения. Но есть такие, кто умеет в безвыходные положения не попадать. Герой Советского Союза полковник Грузевич Бронислав Иванович из этих, вторых. Он умеет все предугадать, просчитать, предусмотреть, принять решение раньше, чем положение окажется безвыходным.
    Вел он одно испытание на боевое применение ракеты. Долго не могли подобрать соответствующие условия погоды, да потом оказалось, что надо что-то изменить в режиме полета, а тут что-то отказало... Словом, столько раз откладывали полет, что уже и счет потеряли. Все изнервничались. Поэтому можно представить, как ценилась наконец-то выпавшая возможность провести испытание.
    И надо же! Когда все, казалось бы, сложилось, — несогласование вышло с воздушной целью. Отработать задание Бронислав Иванович (летчики почему-то величают его Борисом Ивановичем) мог, выработав горючее настолько, что его не хватило бы вернуться на аэродром.
    Неужто вновь столь многострадальный опыт откладывать?
    — Стрельбу проведу. А сяду на грунт, - доложил Грузевич свое решение по рации.
    Земля молчала, но там, что называется, знали, с кем имеют дело.
    — Решение одобряем.
    Вот и все. Ничего как будто особого. Но знающий человек тут поневоле почувствует холодок на спине.
    Был случай - Бронислав Иванович не выполнил команду. Единственный раз в своей жизни. Образовался многокилометровый фронт тумана. Грузевич оказался над аэродромом, когда горючего уже не оставалось, чтобы сменить место посадки. Ему приказали оставить машину, прыгать с парашютом. Самолет был начинен датчиками, они хранили огромную массу информации о полете. И ее ждали многие. Он посадил машину практически при нулевой видимости. Как? А этого никто не знает. Знает он сам. .Действовал на авось? «Вот еще, чего не хватало!» - обиделся бы Бронислав Иванович. Просто, скажем мы, надо быть асом из асов!
    Тут мы в своем повествования начинаем ощущать пробелы. Что все о полетах да о полетах? А какие они в жизни, что их волнует?

    Надо поприсутствовать у них на партийных собраниях, чтобы понять, как ясна для них и естественна государственная значимость их будничного труда. И верно - она в полном смысле такая, государственная. Они, образно говоря, - последний ОТК между конструкторской идеей, воплощенной промышленностью в конкретный тип самолета, и реальным боем. Нужна и железная, и кристальная принципиальность. Ведь можно записать в акте, что какая-то (по словам разработчика) мелочь должна быть устранена, а можно и согласиться, что это мелочь. Оплошность, уступка могут иметь непредсказуемо серьезные последствия.
    Нужно видеть, с каким интересом они следят за ходом перестройки в стране, как глубоко сами прониклись ее идеями, и уже рождаются дельные мысли о совершенствовании собственной работы, уже они реализуются.
    Специфика их труда очевидна, А в остальном - как у всех. В плотном графике личного времени надо найти возможность завершить лекцию по одной из тем, связанной с решениями партийного съезда, - скоро выступать. Подготовиться и занятиям в группе марксистско-ленинской подготовки офицеров. Выступить в школе - давно просили. К сыну - курсанту летного училища съездить. С маленькой дочкой к врачу сходить - жена совсем теряется, когда видит белые халаты. Выкроить время из отпуска - родителям подправить совсем уж постаревшую избу...
    Да только, что ни делай, «рабочие» мысли не отпускают.

    Зашли Мигунов и Кондауров к Грузевичу, а тот чего-то вроде мастерил, да в окно уставился отрешенно.
    — Чего это ты, Борис Иванович?
    — А-а... - очнулся Грузевич. - Доспорить надо с конструкторами. Зачем эту ручку управления поставили? Зачем понадобилась новая? Поставить из предыдущей модели - и все было бы хорошо. А эта - хуже.
    — Да не горячись ты...
    — Не горячись... - Грузевич ссутулился над столом, сцепил пальцами большие руки, — Им надо обязательно новую. Чтобы считалось шагом вперед. Чтобы премии и прочее.
    — Ну ничего, довоюешь, - миролюбиво заключает Мигунов. — Дело к тебе...

СОВСЕМ НЕ ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

    У Бронислава Ивановича обостренная совесть. Многие его так нам и характеризовали: совесть коллектива.
    Его суждения по любому спорному вопросу оказываются справедливыми. Он обладает особым чутьем на всевозможные моральные изъяны в людях. Охотно поддержит неудачливого в не очень умелого, но честного и открытого, поможет ему, щедро поделится с ним всем, что имеет сам. Но ловчилу и карьериста - будь он хоть трижды талантлив - не подпустит к себе. К нему идут за советом, когда на душе кошки скребут, когда нужно принять ответственное решение. Приходят просто исповедаться, снять камень с сердца, если в чем-то допущена промашка.
    Непрост путь Грузевича в авиацию. Когда он после аэроклуба решил поступать в военное авиационное училище, медицина решительно закрыла перед ним двери в авиацию. Причина веская: плоскостопие. И тогда, отчаявшись, он написал письмо Сталину. Каково же было удивление самого Грузевича, его родных и знакомых, когда вскоре из Москвы пришел четкий и лаконичный ответ: он будет зачислен в авиационное училище. А чуть позже, после небольшой переписки, ему из столицы пришла посылка, в которой были... специальные ботинки для исправления плоскостопия. О том, какого летчика могла не получить страна, мы знаем, и спасибо людям, сделавшим так, чтобы ока его все-таки получила.
    Сколько он сделал! Для авиации, для всех летчиков. И для тех, кто трудится на заводах, кто пашет, кто топает сейчас маленькими своими ножонками в детские садики.»
    Мы выбрали для нашего повествования одно событие - испытательный полет. В этом событии и в том, что вокруг пего, проявляются труд и характер его участников. Но теперь сделаем одно отступление. По факту и по теме. Пока очерк готовился к печати стал Бронислав Иванович стал офицером запаса. Выбрал себе город, куда решил переселиться. Там сказали: чтобы можно было решать вопрос о выделении вам жилья, вы сначала должны сдать квартиру по прежнему месту жительства. Такой порядок существует. Жилье Бронислав Иванович сдал. А ехать некуда. У друзей квартировать ему неудобно, не может он так, чтоб стеснять кого-то.

    Конечно, есть постановление, чтобы офицерам, ушедшим в запас или я отставку, предоставляли жилье в трехмесячный срок. Но где его, скажите, выполняют? И где логика: почему, например, становящийся в очередь на улучшение не сдает жилье до того, как получит новое, а офицеру запаса в очередь надо определяться, став предварительно бездомным? Дело порой весьма затягивается. Становится затруднительным покинуть закрытый военный городок, вернуться туда, где вырос, где родные корни, откуда три десятка лет назад уходил на службу ратную. «Заслуженный отдых» приходится начинать с мытарств по частным квартирам, с чего начинал в лейтенантской молодости, чего в избытке хватало всегда.
    Не спросит ли иной непосвященный: к чему это авторы соскользнули с героического тона? Но мы-то ведь о жизни рассказываем. И полезно, как поется в песне, «отдельным лицам» знать не только беззаветность своих защитников, но и эти вот их проблемы. Может, лучше станет действовать установка о трехмесячном сроке. Может положение со сдачей жилья задолго до его получения нового наконец-то предстанет очевидно абсурдным...

    Но мы забежали вперед. Вернемся к нашему главному событию. Пока еще Бронислав Иванович в своей уютной квартире. Сидят рядом его друзья и думают, спорят, ищут, что можно предложить конструкторам...
    Перед тем как разойтись, Валерий Валентинович сказал:
    — Летал недавно на разведку погоды и такой райский уголок присмотрел на речке - вторая Швейцария Завтра ведь воскресенье. Махнем н; природу? Лодка на ходу.
    — Не могу, братцы, не могу, — со вздохом развел руками Кондауров. — Другие дела наметил.
    — Ну, а мы посетим-таки Швейцарию...

В «ШВЕЙЦАРИИ»

    На лодочной пристани Мигунов вновь и вновь рассказывал, какое чудесное место для отдыха он нашел Однако и его самого, и присоединившихся к нему с Грузевичем других летчиков ждало глубокое разочарование: «Швейцария» оказалась сплошным болотом и встретила тучами комаров. Пришлось спешно искать другое место. Сразу в центр внимания попали водные лыжи, все по очереди опробовали их, даже жены, только Грузевич сосредоточенно ловил рыб; кстати, весьма успешно, и не поддерживал общий интерес к лыжам. Это заметили, в адрес Бронислава Ивановича полетели остроты:
    — Никак смелости не хватает?
    — Что-то не похоже на испытателя
    — Иди, Борис Иванович, прокачу ветерком! - предложил Мигунов.
    Грузевич сначала отмахивался, дескать, не пугайте рыбу, ишь разгалделись. Потом все-таки подошел к лодке. На него тут же надели лыжи, дали в руки конец буксирного фала.
    — Ты только это... поближе к берегу, — попросил Грузевич, но мотор уже взревел, фал натянулся, лыжи вышли на поверхность, заскользили, разметав веером струи воды. Казалось лыжник вот-вот упадет. Похоже, он уже готов был бросить фал, но тут Мигунов повернул лодку к середине реки. Неимоверным усилием Грузевич выровнялся, удержался.
    Лодка подошла к берегу. Летчики, их жены встретили Грузевича шумным ликованием.
    — А ты держался геройски, для первой попытки прямо-таки великолепно, — подвел итог Мигунов.
    Бронислав Иванович сосредоточенно сопел, освобождая ноги от резиновых захватов, потом сердито буркнул:
    — Будешь держаться, если не умеешь плавать.
    Разожгли костер, поставили варит уху, и, пока женщины занимались обедом, мужчин словно магнитом собрало в одно место. На песке появились набросанные щепочкой знаки, какие-то чертежи, замелькали в энергичных жестах руки.
    Работа и тут не отпускала. Это была их жизнь. И просто завтра надо было продолжать испытания...

Б.Похоленчук, А.Василец,
«Красная звезда». 2.08.1986