Содержание

«Проверено на себе»

Глава первая.
Всегда в полете

   Преодолевая сильное течение, вверх по Неве от Ленинграда к Шлиссельбургу плывет пароход «Республика». Это его постоянный рейс. Натруженно работают две паровые машины - нужно много пара, чтобы поддержать постоянный ритм их работы. А стрелка манометра правого котла неумолимо ползет вниз. Никак не удается удержать ее у красной черты.
   - Сынок, подбрасывай, не ленись! - кричит мне сквозь шум пара, идущего в поддувало, мой «старший вахты», дядя Вася. И сам с легкостью, несмотря на пожилой возраст, бросает в топку второго котла уголь, который ложится у него ровным слоем. И стрелка левого манометра уверенно дрожит на красной черте.
   Из машинного отделения прибегает механик и кричит на меня, указывая на мой манометр. Дядя Вася берет из моих рук лопату - теперь все в порядке, эта стрелка тоже пошла к черте.
   Конец смены... Я мечтаю скорее забраться в каюту на верхнюю полку и уснуть. Лежу в приятной истоме, но не могу заснуть - болят руки, все в кровяных мозолях от лопаты. Дядя Вася приносит макароны с мясом - я ем и слушаю нравоучения.
   На мозоли не обращай внимания, сынок. Они бывают только первые десять лет, потом пройдут. — И смеется.
   Удивительный он человек, легко с ним. Пятнадцать лет плавает кочегаром. «На механика не дорос, это вам, молодежи, дорога теперь открыта. Кончишь школу, станешь судовым механиком и также будешь ругать дядю Васю, что не держит пар».
   - Топку надо слушать, как доктор человека, - объясняет он мне. — Гудит ровно — хорошо; затихла - значит много угля накидал попусту; загудела грозно — берегись, неровное горение, может быть прогар колосников.
   Я слушаю до тех пор, пока веки не смыкаются от сна... Но вот уже бьют склянки, опять подъем, снова вахта.
   Я учусь в школе «Юный водник» на механика, и первая моя практика проходит в кочегарке парохода «Республика». Только на будущее лето пустят меня к паровой машине, третьим помощником. А сейчас обходимся тем, что при стоянках парохода па пристани в свободное от вахты время заходим в машинное отделение протирать масляной ветошью машины. В зимнее время мы изучали теорию и ремонтировали пароходы.
   Живем мы в общежитии, на берегу Финского залива. Часто мы смотрим отсюда вдаль, туда, где за ровной гладью залива теряется в дымке горизонт. Мы мечтаем о заморских странах, про которые рассказывают нам старые моряки, ходившие механиками по многим морям. Зимой они преподают нам свое искусство, а в свободное время рассказывают о своих приключениях. Удастся ли нам когда-либо увидеть дальние края своими глазами? Не знаю... Пока надо работать и учиться.
   К новой самостоятельной жизни привыкать трудно.
   Когда, покинув родной Балашов, мы приехали в Москву, она поразила меня своей грандиозностью, хотя тогда она все еще была Москвой Гиляровского, но меня оглушило сразу и непрестанное движение людей, и гудки автомобилей, и звон трамваев, и цоканье подков огромных битюгов, провозящих по булыжной мостовой широкие подводы, нагруженные доверху какими-то ящиками.
   Мы недолго задержались в Москве и, переехав с Павелецкого на Курский вокзал на трамвае «Б», выехали за город, к месту жительства сестры. Долго добирались к ней. Она работала в одной из контор леспромхоза, расположенного в 15 километрах от железной дороги в густом лесу. Мать поступила работать птичницей, а я помогал лесорубам — валили лес, корчевали пни, косили траву. Но мне хотелось быть ближе к машинам, меня тянуло к технике.
   И появилось у меня страстное желание - поехать к Моньке, в Ленинград. Перед отъездом из Балашова я получил от него письмо. Нелегко было уговорить мать, но наконец она согласилась.
   В Ленинграде мне помогла семья Соломона Розенталя и сердобольная Ульяша. Помогли и совершенно незнакомые люди. После продолжительных хождений по заводам и фабрикам меня наконец через биржу труда послали в школу-верфь «Юный водник».
   Новые мои товарищи были в основном потомственными речниками из Белозерска и Череповца, они знали сложное искусство судовождения еще с детства. Исключением был только я и еще один наш однокашник из Полоцка, Лева Юнгельсон. Мы с ним старались не унывать. Плохо с питанием. Семнадцати рублей стипендии не хватало. Тогда Лева со свойственной ему находчивостью предложил выход: мы ездили в свободный день на Ситный рынок, где он покупал у лоточников партию лепешек, и, когда лоточники кончали торговлю, мы, перейдя на другую сторону рынка, продавали эти лепешки на две копейки дороже. Иногда нам оставалось по три лепешки и для себя. Но торговля эта нам не нравилась, и вскоре мы стали наниматься на поденную работу - рядом с нашей верфью был расположен пивоваренный завод «Красная Бавария». Работа здесь была тяжелая, таскали мешки с зерном и ссыпали их какой-то чан. К концу дня ныло все тело. Но зато мы получали из рук бригадира честно заработанную трешницу да еще «от пуза» вместе со взрослыми рабочими пили чёрное бархатное пиво. Мы с видом знатоков чмокали губами, хотя пить было противно.
   Руководство и профсоюзная организация нашей школы, чтобы облегчить положение ребят, организовали коммуну: мы сдавали свою зарплату и хлебные карточки, получая в столовой трехразовое питание. Теперь мы почувствовали себя «буржуями», и все нам стало казаться лучше.
   Шестнадцатую годовщину Октябрьской революции я встречал в праздничной колонне с моими новыми друзьями с Петроградской стороны. Нам было весело и радостно. На трибуне у Зимнего дворца, мимо которой мы старались пройти четким шагом, стоял Сергей Миронович Киров. Его живую улыбку я запомнил на всю жизнь.
    В тот год во льдах Чукотского моря потерпел бедствие пароход «Челюскин». Затертый льдами, он был раздавлен ими и затонул. Экипаж успел выгрузиться на лед и ждал помощи. Еще далеки от совершенства были самолеты того времени, но правительство решило, что этот путь спасения является наиболее надежным и быстрым. За работой летчиков следил в те дни весь мир. И вот тогда мы услышали имена первых Героев Советского Союза: Водопьянова, Доронина, Каманина, Ляпидевского, Леваневского, Молокова, Слепнева...

    Наш первый год учебы приближался к концу. Настала зима, и пароходы встали на ремонт. На верфи их ремонтировалось достаточно много, и работы у всех было по горло. В это время на нac свалилась неожиданная беда.
    Я находился в машинном отделении одного из пароходов и вдруг услышал завывание сирены - по территории верфи быстро промчалась пожарная машина. Я бросил работу и поднялся вверх, по трапу, на капитанский мостик. Я увидел огромное облако дыма и свирепые языки пламени - на берегу Финского залива пылал огонь, горели стандартные дома, в которых было расположено наше общежитие. Не помню, как добежал я к месту пожара. Рядом со мной спешили наши ребята, все такие же чумазые, в засаленных телогрейках. Но прибежали мы слишком поздно. Ничего нельзя было спасти. Все-таки, подхваченные каким-то порывом, мы ринулись внутрь здания. Первым взбежал наверх по горящей уже лестнице Костя Трофимов, за ним Ваня Рубенков и я. Вдруг лестница под Ваней рухнула, меня обдало снопом искр, стало больно глазам, я закрыл их, защищая руками лицо от пламени. Потом меня вдруг подхватили и выбросили из горящего дома на снег - это были пожарные.
    Но Ваню спасти не удалось. Он погиб в огне. Костя Трофимов, хотя и остался жив, получил тяжелые ожоги лица и рук, я отделался легкими.
    Дома сгорели дотла. Мы остались без одежды и крова. Погибли все наши немудреные пожитки. Но тяжелее всего была смерть товарища - первая смерть в огне, которую пришлось мне увидеть. Не знал я тогда, что будут ждать меня такие потери, связанные с авиационными катастрофами. Ведь профессия испытателя не всегда ведет к долголетию - мы хорошо это знаем, хотя ничто не может поколебать нашу преданность ей до фанатизма.
    Я получил тогда отпуск по болезни и вернулся к матери.
   Хватит. Больше ты никуда от меня не поедешь, - сказала она. - Чуть было не сгорел, а можешь еще и утонуть. Мне цыганка об этом нагадала...
   Я пытался ей объяснить, что плаваем мы пока только по Неве, рядом с берегом, но она была неумолима, и мне пришлось расстаться с морем. Я пошел на завод, где меня приняли учеником-токарем, вскоре сдал на разряд, стал работать самостоятельно и заниматься в вечернем филиале индустриального техникума.

* * *

   В памяти каждого лётчика на всю жизнь остаётся незабываемая дата - день первого самостоятельного вылета. С благодарностью помнят лётчики и фамилию своего первого инструктора. Такой день запомнил и я.
   17 июня 1937 года, рано утром (полёты начинались с рассветом) инструктор Малахов, сделав со мной два контрольных полёта по кругу и зарулив на линейку, вдруг расстегнул привязные ремни, выключил мотор, вылез из кабины и, стоя на крыле около меня, сказал:
   - Полетишь сам - смотри у меня! - и, погрозив пальцем, спрыгнул на землю.
   Одним глазом я косил, глядя на его спину, пока он, как будто равнодушно, отходил от самолёта к посадочному "Т", другим уже видел, как мои товарищи, тоже курсанты, тащат и укладывают на сиденье инструктора мешок с песком для сохранения привычной центровки. Наконец я вижу, как механик, запустив из передней кабины двигатель, соскочил на землю и, приветливо махнув мне рукой, отбежал в сторону. У правого крыла стоит мой товарищ Яша Сафронов. Он должен сопровождать меня, пока я вырулю на линию исполнительного старта. Все эти приготовления проходят как во сне.
   И вот уже надо действовать самостоятельно. Не видно в передней кабине инструктора, не слышно в ушах привычного: "Выруливай, взлетай". Я вижу, как он повернулся ко мне спиной, как будто ему совершенно всё безразлично, - но мы уже изучили его хитрость: едва самолёт тронется, он тотчас же повернётся и будет внимательно за ним следить. А сейчас своим деланным равнодушием он старается вселить в меня уверенность.
   Ну что же, пора действовать самому.
   Я подруливаю к линии исполнительного старта и, подняв руку, прошу разрешения на взлёт. Стартёр протягивает белый флаг в направлении взлёта, что означает: "Взлёт разрешаю" - в то время самолёты ещё не были оборудованы радиостанциями. Яша Сафронов, приложив руку к шлему, дублирует разрешение на взлёт.
   Я увеличиваю обороты двигателя, маленький У-2 катится по земле. Привычным движением ручки от себя я поднимаю ему хвост в линию горизонта, небольшой разбег - и самолёт в воздухе.
   Я один! В передней кабине никого нет! Я один в воздухе вместе с самолётом, которым сам управляю! И это не мечта, а действительность - я, простой токарь управляю самолётом!...

   Как же пришло то, о чем я так мечтал?
   Московский вагоноремонтный завод. Поселок Вагоноремонт. Сюда переехала наша семья. Завод создавался вновь, около него вырастал и поселок. Но негде еще было жить, и станки в цехах только ставили на фундаменты. Около строящихся больших домов на рельсах стоят пассажирские вагоны. Рано утром из них на строительную площадку устремляется комсомолия. Среди них и я. Пришлось временно забыть токарное дело и освоить профессию слесаря-водопроводчика. «Стояки», «сгоны» — новые выражения, новый трудовой опыт. Нужно скорее заканчивать монтаж отопления внутри домов, где в квартирах уже идут отделочные работы. А по вечерам в вагонах раздаются тиликанье балалайки и задорные песни рязанских девчат. В этих вагонах мы и жили, пока не окончится стройка.
   На заводе ввели в строй механический цех, и я занял свое место рабочего у одного из токарных станков. Дело токарное я полюбил. Приятно смотреть, как из бесформенной болванки рождалась деталь, сделанная по чертежу твоими руками. Это был не только труд — это было творчество.
   Организовался у нас на заводе драматический кружок, постоянными членами которого стала вся наша семья.
   Пришла и любовь — приглянулась одна молодая станочница деревообделочного цеха...
   Но далеко мне было до авиации, хотя в те памятные годы необыкновенные события происходили в стране. Все чаще в газетах стали появляться статьи о достижениях наших советских летчиков. Рекордные полеты на планерах известных советских планеристов Анохина, Расторгуева, Шелеста, безмерно смелые прыжки с парашютом Аминтаева, Полосухина, Мошковского, беспримерные полеты полярных летчиков Водопьянова, Головина, Черевичного и других. Наконец, высадка на Северный полюс экспедиции Папанина и — как триумф величайших достижений — перелеты через Северный полюс на самолете АНТ-25 Чкалова, Байдукова и Белякова, , Громова, Юмашева и Данилина. За ними в скором времени открыл западную трассу между Москвой и Америкой прославленный советский летчик Владимир Коккинаки. Летчицы Гризодубова, Осипенко и Раскова совершили трудный перелет из Москвы на Дальний Восток.
   Думал ли я тогда, простой токарь, читая с волнением газетные строки, что пройдут годы, и я не только из газет буду знать об этих людях, что мне даже посчастливится со многими из них трудиться рука об руку? Мне хочется с благодарностью вспомнить Громова М.М., Анохина С.Н., Шелеста И.И., Якимова А.П., братьев Коккинаки и многих других, которые сыграли большую роль в моем становлении летчика-испытателя. Но об этом потом...
   Росла и крепла страна. Развивалась индустрия. Величайшие стройки первых пятилеток — Магнитогорск, Турксиб — преображали нашу землю. Но неспокойно было в мире. В огне войны пылала Испания, среди бойцом интернациональных бригад были и летчики, ставшие затем Героями Советского Союза: полковник Н.И.Шмельков (впоследствии мой боевой командир дивизии), генерал-майор Г.Н.Захаров, в чьей дивизии в период Отечественной войны сражался французский полк «Нормандия-Неман». Я с благодарностью сейчас вспоминаю их имена, потому что моя выучка военного летчика-истребителя прошла потом в их соединениях.
   В те предвоенные годы и был брошен клич: «Комсомол - на самолет! Дадим стране 150 тысяч летчиков без отрыва от производства». И вот я несу заявление в комитет комсомола с просьбой зачислить меня курсантом созданного при заводе филиала Мытищинского аэроклуба.
   Пройдена строгая медицинская комиссия, закончено оформление. Начались теоретические занятия.
   Каждый день, сдав токарный станок сменщику, я спешу в оборудованные тут же, на территории завода, классы. Вот идут комсомольцы Котов, Коротченко и Федоров. На них зеленые гимнастерки, галифе-бриджи и хромовые сапоги-джимми. Предел моих мечтаний! Всем нам хочется быть похожими на тех бравых летчиков в военной форме, которые ведут с нами теоретические занятия. Не знакомые совершенно, но такие увлекательные названия предметов: теория полета, аэронавигация, теория двигателя внутреннего сгорания. Рассаживаемся в классе на свои места. Я сижу с Виктором Остроумовым. Впереди Котов и Коротченко. Справа отдельной стайкой девчата. Их немного в нашей группе, но они тоже не хотят отставать.
   Короткая команда Коротченко (он староста группы) — и мы дружно встаем: входит наш преподаватель теории полета, а позже мой инструктор, Малахов, блондин, в ладно пригнанной синей военной форме. Все наши девчата в него влюблены, и мы к этому очень ревниво относимся, тем более что среди них и станочница из деревообделочного цеха. Но мы ведь по-своему, по-мужски, тоже влюблены в Малахова, в его незаурядное умение просто преподнести нам мудреную пока еще науку — аэродинамику самолета. Мы любим слушать его рассказы о предстоящих полетах...

<< Всегда в полете (1) Всегда в полете (3) >>