Содержание

«Проверено на себе»

Глава четвертая.
Во имя жизни

   Пресса знала о нем, он умел дружить с беспокойным племенем журналистов. Иногда, если было время, он сам писал о своей работе и своих боевых товарищах. И ему самому не раз посвящали строки — уже не считая газет и «Недели» — в таких журналах, как «Огонек», «Молодая гвардия», «Новый мир», «Юность», «Сельская молодежь», «Вожатый», «Байкал», в альманахе «Подвиг», в «Советском воине», в «Авиации и космонавтике» и во многих зарубежных выпусках АПН... Теперь ему целиком посвящен впечатляющий документальный фильм ленинградской кинохроники «Люди земли и неба». Он сам выступал по радио и телевидению, выступал во многих организациях с демонстрацией технических фильмов о катапультировании и об отстреле лопастей вертолета, выступал перед самой разнообразной аудиторией: студентами из молодежного клуба «Бригантина», журналистами, пионерами, И всюду, где мог, он пропагандировал летное дело, продолжая славные традиции Осоавиахима, запомнившиеся ему с ранней молодости. И те журналисты, которым посчастливилось работать с ним, становились вскоре сами горячими, искренними поборниками авиации.

ЮРИЙ ЛЕКСИН (Беседа с Василием Колошенко)

НАБИРАЯ ВЫСОТУ

   Над Роттердамом, погруженным в дождь, висит пасмурный день. И как всегда, улетая из-под дождя, трудно представить, что где-то есть солнце.
   На Ньюве-Маас, по северному рукаву дельты Рейна, расползается туман, густой и мягкий. Светлые клоки его отрываются и ползут в стороны, заливая переулки, улицы, дома. Клоки вырывает мартовский ветер. И если бы окна домов не были закрыты, туман наверняка влился бы в них — такой же густой, мягкий и неслышный.
   В разрывах тумана вместе с берегом и морем разворачиваются корабли. Спереди медленно надвигаются стены домов, потом их накрывают цветные крыши, влажно-яркие от дождя, и крыши, все убыстряя бег, ускользаю! назад.
   Вертолет идет из Голландии. Гарнаев смотрит на окутанную туманом землю.
   — Штурман, курс?
   — На курсе.
   Дождь еще моросит. Но летчики Гарнаев и Колошенко ведут «шестерку» в том просвете чистого неба, что лежит меж ползущей по земле дымкой и крышей облаков. Видимость нормальная. Высота 150 метров. Курс — аэродром Ле-Бурже.
   Вертолет пролетает над Европой, собирая названия. Еще недавно, в Голландии, его называли «летающей мельницей». Скоро он станет «пожирателем дыма».
   Поворачивается под вертолетом земля, накрытая знакомым родным небом...
   Ветер подстерегал их во Франции.
   Его называют «мистраль» — стремительное и хищное имя! Рождаясь где-то в горах, мистраль несется к Лазурному берегу. Долины превращаются в печи. Сохнут, сворачиваются, задыхаясь, цветы. Мистралю не хватает случайно брошенного огня. И хотя по дорогам то здесь, то там стоят злаки: «Осторожно с огнем!», мистраль все равно находит его. И тогда горит все! Ветер так яростен и быстр, что от него нередко не успевают улететь птицы; леса выгорают прямо на глазах, и холмы сереют от пепла. Мистраль, несущий пламя, выжигает даже корни, и горький дым бродит в долинах, пугая зверей и птиц.
   Может ли МИ-6 бороться с мистралем?
   ...Ясный, полный солнца день. Синяя чаша неба отмыта отшумевшим дождем до ровного знойного блеска. И по этой синеве ветер гнал последнее облако к горизонту. Юрий видел, как оно послушно двигалось. А где-то по земле быстрым и влажным пятном переливалась, словно не принадлежащая облаку, тень.
   Перелетели из Ниццы в горы. Позади остался Сант-Рафаэль. Мелькнула крыша отеля «Маршнес», принявшего их на ночь.
   На этот аэродром не раз оглядывался Сент-Экзюпери, уходя в небо.
   Горы... А вон видна и работа мистраля. На выгоревших проплешинах занялся уже легкий зеленый «пожар» нового леса. Прямо по курсу появилась струйка ядовито-зеленого дыма — шашки. Там площадка для МИ-6, там ждал их пожарный десант. Ядовитый дым сочился меж деревьев, завиваясь в кольца, рваные и рыхлые. Зашли на посадку с прямой. Но колеса стали быстро тонуть. Снова поднялись и снова сели. Та же история!
   — Земля нас не держит, песок, — Юрий показал рукой в сторону. — Там, кажется, тверже.
   Сели. В машине поехали смотреть лес, который «зажгут французы, а гасить будут русские».
   Участок был выбран трудный. Однажды горевший лес воспламеняется легко и быстро. Ветер понесет в себе пламя, и этот едва начавший жить меж почерневших стволов зеленый пожар нового леса погибнет в настоящем пожаре.
   Гарнаев внимательно оглядывался вокруг. Лес, сбегавший со склона, выходил на небольшие горушки — довольно чистое место, здесь надо будет высадить десант. Но «пятачок» был узким — справа обрывалась пропасть.
   Теперь в вертолете рядом с Гарнаевым сидел еще радист-переводчик Мишель, худощавый улыбчивый француз.
   — Пожалуйста, взлет! — передал Мишель.
   Через несколько минут оказались над пропастью, и вертолет понесло вверх — попали в поток. Развернулись и зашли на площадку. Языки огня раскачивались над лесом как гигантские красные лепестки. Иногда один из лепестков вдруг сжимался и тут же упруго разворачивался, но уже не вверх, а вперед — в еще не загоревшийся, но готовый к огню лес. Порой стреляло сразу несколько лепестков, и тогда по лесу катился огненный вал, уже не отступающий назад. Зелень гасла в нем сразу.
   — Запустить двигатели!
   Пожарники потянули пусковые шнуры, и тут же взревели все четыре мотора, готовые качать воду через брандспойты. Они установлены веером в брюхе вертолета.
   Гарнаев смотрит на приборы. Высота 30 метров. Скорость 80 километров в час. Лепестки пламени раскачиваются метрах в трехстах. И жар их уже чувствуется в кабине. Пора!
   — Открыть вентили!
   Еще заход на заправку. Только скорей. Пока ветер не поднял с земли огонь.
   Как медленно заливают воду! Наконец-то! И снова веер воды пожирает дым. Гарнаев улыбается.
   Третий заход. На борту 45 пожарников и три мягких бака с водой на внешней подвеске. Зависли над горушками. С одной стороны вертолета уже опять бушевал пожар, с другой — пропасть. Мишель что-то крикнул десантникам, и с вертолета упали, расхлестываясь на лету, фалы — четыре отвесные сорокаметровые дороги в огонь.
   — Ну, в чем дело, Мишель?
   Оказывается, фалы близко к огню и могут потерять прочность — они синтетические. Но отодвигаться некуда — с другой стороны пропасть. И первые десантники скользят по фалам вниз.
   Вертолет окутывает жаркое облако дыма и гари. Пепел рвется в кабину, осыпает лица, приборы. Иногда он влетает вместе с искрами. Это все, что остается от леса, если не сбить пламя... Нечем дышать. И время остановилось... Облако дыма откачнулось в сторону, но воздух раскален по-прежнему. Будто кабина вертолета подвешена у громадной открытой топки. Мишель что-то кричит, и пожарники все спускаются. Скорей же!
   Десант на земле. Можно отойти от огня. Одиннадцать тысяч лошадиных сил выносят «шестерку» в сторону. А внизу в ползущем дыму мелькают красные фигурки — это десантники в красной одежде. Невдалеке от стелющегося огня фигурка размахивает белым флажком — туда нужно спустить бак воды. Вертолет снова снижается, пока баки не лягут на землю, иначе их не отцепишь. Гарнаев высовывается из кабины, стараясь видеть хвост машины, — не нарваться бы на деревья...
   И снова вертолет над огнем.
   ...Лететь к Ницце, к аэродрому на самом берегу Средиземного моря (да еще после тушения пожара!) — одно удовольствие. Машина идет послушно, ровно. Гарнаев глядит на горы, в мысли его невольно возвращаются к пожару. Сделан еще один полет. А каждый полет — это экзамен твой и машины, и надо поставить оценку себе и ей. И что лукавить, это приятно, когда о ней говорят так же хорошо, как сказал мэр Ниццы: «Ваш вертолет устойчив и управляем, как самый хороший корабль. Я думаю, ваши вертолеты многое сделают во Франции и, главное, помогут тушить лесные пожары — это национальное бедствие Франции. Мы ждали вас много лет».

* * *

   ...Туман приподнялся лишь к девяти. А в десять вертолет был уже в воздухе и шел вдоль автострады.
   Купол увидели издалека. Громадный, он был похож на паука, который никак не может убежать от дороги. Вот его и надо было водрузить на башню в восемь этажей высотой. Собственно, это был каркас крыши. Работа предстояла ювелирная: лапы «паука» должны были встать на узкую площадку, потом их будут крепить. С первого раза нести и ставить купол не решились.
   Народ толпился вокруг купола. Может быть, ждали, как он шваркнет, сорвавшись с троса, или, раскачавшись, завалит вертолет.
   Юрий хмурил брови.
   — Ну уж вряд ли вам удастся поглазеть на такое. А если и правда завалит?
   Зависли, и крюк медленно сполз с «шестерки», закачавшись над куполом. Готово! Теперь вверх — и скорость!
   «Паук» не раскачивался! Он несся, рассекая воздух со скоростью 100 километров в час. И был неподвижен на тросе. Отлично! Опустили на поле среди ромашек. Теперь было ясно: нести можно.
   Опять взлет. И скорость... Но что это? На скорости 60 километров вертолет вдруг закачался. Сильнее, сильнее... Еще несколько тихих колебаний... Тише! Пятьдесят... Сорок... Колебания гаснут. Тридцать пять... Все нормально. Вертолет завис над башней. Теперь самое главное. Ни Гарнаев, ни Колошенко не видят купола, его видит только оператор. Но ставить-то надо им.
   — Левей! Еще... Стоп. Вправо! Тан, так, так...
   — Куда — так?
   — Вправо! Еще... Еще... Вперед! Вниз! И вдруг в наушники ворвался крик:
   — Вверх!!!
   Многотонный купол чуть не ударил по башне, и оператор метнулся в сторону, будто своим движением мог поднять эту громадину.
   — Вниз... Еще. Вправо. Чуть... Хоро-ош!
   Крик чуть не оглушил Гарнаева. Но купол стоит как вкопанный. И вертолет взмывает ввысь. Свободный!
   — Юрка! Поздравляю!
   — Тебя тоже! Ура!!!
   Вертолет дает два кренделя. Ведь поставили же! Поставили!..
   Купол виден со всех концов Берна. «Русские поставили себе памятник на самом высоком месте Берна», — говорили швейцарцы. «Устанавливая купол, вы установили корону своей работе в Швейцарии», — так скажет вечером президент вертолетной компании.

* * *

   Австриец был чем-то взволнован.
   — Простите, но я хотел сказать вам, что это невероятно.
   — Что?
   — Я видел ваш вертолет в ущелье. И потом летел следом, когда прояснилось. Я искал ваши обломки. Нет, это действительно невероятно!
   Быть может.
   ...В Швейцарии полеты разрешены в любую погоду. Собственно, никто их не разрешает и не запрещает. Просто вам дают вот такую сводку: «В горах облачность. Нижняя кромка на высоте около тысячи семисот метров, верхняя — шесть тысяч».
   И этот пирог начинен буранами и ветрами всех направлений.
   Так лететь или не лететь?
   Команда МИ-6 получила такой прогноз. А лететь нужно было как можно быстрей: в Вене ждали «шестерку». Можно было идти в облет — через Францию, Италию, Югославию,— оставив Альпы в стороне. Но это был слишком долгий путь. Оставалось одно: лететь напрямую.
   Было принято решение продираться сквозь ущелья под облачностью.
   Дождь пошел вскоре после вылета. Щетки почти не помогали — поток отжимал их от стекол.
   Цюрих... Об этом можно было только догадываться. Город был залит туманом, и из его белизны торчали лишь самые высокие фабричные трубы. Это было неестественно, как тревожный сон: пропавший город, исчезнувшие дома, люди; и только трубы, растущие прямо из тумана, — без оснований, но с дымом.
   Вертолет проходит, невидимый людям. Для них его нет на земле и не видно в небе. Но он все-таки есть. И есть тревога в ведущих его людях.
   — Штурман, курс?
   — На курсе.
   Крыша облаков все чернее и чернее. И если бы в ней прятались только бураны и ветры! Облака наползли на вершины гор и прячут их в своей темноте. А ущелье, темнеющее на глазах, все поворачивает на север. И нельзя повернуть на восток, надо красться только по ущелью, горы не пустят в сторону.
   Ущелье раздвоилось. В какой из рукавов нырять? И все те же тревожные слова пилотов:
   — Штурман, курс? И тот же ответ:
   — На курсе. Впереди будет перевал, потом долина. Там будет Вена. Весна... Здесь идет мокрый снег.
   Да, есть перевал. И тоннель с вытекающим из него поездом. И ровные коробки вагонов. Но где долина?
   — Штурман, курс?
   Ни Гарнаев, ни Колошенко уже не скрывают тревоги. Вертолет идет на северо-запад. И там нет Вены. Как на карте штурмана нет этого ущелья. Вертолет продирается сквозь него, поднимаясь все выше и выше в расщелину между гор. А лопасти уже рвут облака. Где эта долина?
   Что это? Гарнаев и Колошенко увидели поток, бегущий внизу, одновременно. Он несся навстречу вертолету, и, значит, впереди не могло быть долины.
   Мешок!
   Решать надо было мгновенно: сажать вертолет в ущелье, пока это еще можно было сделать — была площадка. Или... Гарнаев настаивал: надо прорываться сквозь крышу туч и продолжать полет Зависнуть и обсуждать решение было невозможно.
   Зависнуть на большой высоте с большим полетным весом — значит погибнуть. Как только вертолет замрет, он камнем рухнет на скалы.
   И все же секунды были упущены. Садиться уже нельзя — некуда. И левым крутым разворотом вошли в облака. Крен пятнадцать градусов.
   — Набираю высоту!
   Стекло кабины сразу же покрывается льдом. Вертолет бьется, как в ознобе.
   — Включить противообледенительную систему!
   В кабине молчание. Все ждут. Будет удар или нет? Когда? Сейчас или через минуту? Высота две тысячи метров. Две пятьсот...
   — Скорость! Падает скорость!
   На приборе у Юрия падает стрелка. Сто! Ниже! Он не может оторвать глаз от падающей стрелки. Потом бросает взгляд на прибор Колошенко. Там сто пятьдесят. И стрелка подрагивает. А у него опадает ровно и плавно. Значит, отказал прибор Гарнаева. Высота пять километров.
   И свет. Солнце.
   Вертолет запрашивает Вену.
   — Разрешите подход, условия?
   — Подходите, у нас ясно, видимость двадцать километров.
   — Штурман, курс?
   — На курсе!
   28 апреля. «...Шли в облаках. Вертолет стал обледеневать. Пройдя по расчету горы, начали снижаться и, наконец, вырвались из плена обледенения и облачности и вышли в солнечную долину Дуная» (из дневника Юрия Гарнаева).

<< Во имя жизни (1) Во имя жизни (3) >>