Мазурук И.П., Лебедев А.А.
«Летчики-испытатели Аэрофлота»

Будни, из которых состоит наша работа

    - Лебедев, ты еще здесь? Романов вылет уже оформил, гляди, без тебя улетит, - беспокоится Василий Васильевич Ткачев, начальник штаба летного отряда. - Вы ведь с ним "пополам" летите?
    - Да. Оба задания у него! ~ "Пополам" означает, что командиром в одну сторону летит Романов, а обратно - я. Догоняю Романова, спрашиваю:
    - Андреич, куда летим?
    - В Горький. Сам знаешь, и ВПП для нашего Ил-18 подходит, и трасса "малонаселенная", и недалеко. Ты не против?
    Летчики-испытатели про такую работу говорят: "Идем на "зубцы". Научное же объяснение этого термина - ускоренные испытания самолета. За один полет мы должны сделать больше десятка наборов высоты от 400 до 5000 м, где срабатывает высотная система и самолет как бы "надувается". Затем снижение - вот вам и "зубец". И снова все сначала. Когда горючее сожжем и вес самолета снизится, начнем посадки и взлеты - по числу выполненных "зубцов". В результате, за один полет наш Ил-18 испытывает те же нагрузки, что и его собрат на пассажирских линиях в десяти-двенадцати полетах. ГосНИИ ГА спешит - мы ведем лидерные испытания новых Ил-18, Ан-10, Ту-104, Ту-124, недавно поступивших на линии Аэрофлота. На наших же самолетах-лидерах ученые и инженеры могут заглянуть в будущее каждой машины, посмотреть, как она будет себя вести после такого количества полетов, которое обычному рейсовому самолету пока и не снится. Поэтому самолеты института почти непрерывно висят в воздухе, меняются лишь экипажи.
    ...Занимаем эшелон 7000. Бортрадист Василий Герасимов доложил, что связь с Горьким установлена. Погода в норме. Диспетчер аэропорта работу в его районе разрешил. Темнеет. Кабину заволакивают сине-розовые сумерки, навевая уют и покой. Бортинженер Алексей Троепольский включил плафон, и мягкий свет разгоняет темноту. В нашем распоряжении немногим более получаса спокойного полета до начала работы. В такие минуты всегда приходит философское настроение, мысли настраиваются на высокий лад и, кажется, еще немного и ты сможешь постигнуть самые сокровенные тайны бытия. Но...
    Быстрый безмолвный взмах руки Романова нарушает наше благостное настроение - его указательный палец наводит нас на прибор, показывающий температуру газов правого крайнего двигателя. Стрелка его укатилась далеко за максимально допустимые цифры. Троепольский потянулся к кнопке флюгировании винта, но, пробежав взглядом показания других приборов, ничего делать не стал, а приподнялся и наклонился к боковой форточке с моей стороны:
    - Ничего подозрительного, - успокоил я его, потому что уже успел осмотреть двигатель, честно трудившийся в меру своих сил.
    - Думаю, что это неисправность прибора, - доложил бортинженер. - Если бы температура возросла, автоматика зафлюгировала бы и винт, и движок выключила. А пока, спасибо Андреичу за бдительность.
    - А помнишь, Алексей, как к нам в этот же правый двигатель на взлете гусь залетел? - почему-то меня потянуло на воспоминания.
    Помню. Автоматика тогда быстрее нас сработала. Мне осталось лишь продублировать ее работу.
    - А все же жаль, что гусь, уже изжаренный, вылетел тогда через сопло, только перышки кое-где остались... Может, если б не автоматика, и нам бы что-нибудь перепало?
    - Товарищи летчики, пора снижаться, - остановил нас штурман Игорь Абдуллаев.
    Игорь - один из лучших специалистов в своем деле, летать q ним сплошное удовольствие. К тому же обладает многими талантами, которые в нашей летной бродячей жизни имеют особую ценность, - он остроумен, пишет стихи, отлично играет на биллиарде и в шахматы, в общем мастер на все руки. К тому же, по единодушному признанию лучшей половины института, он просто красив.
    А главное, он умеет ненавязчиво и добродушно разрядить любую конфликтную ситуацию. Однажды, например, он сделал это, дописав в карту предполетной проверки... лишний пунктик. Дело в том, что один из наших летчиков-испытателей, когда был в полете, как говорится на вторых ролях, имел привычку походя тряпочкой или пальцем вытирать пыль с тумблеров на панели бортинженера. На замечания отшучивался, дескать, не маленький... И вот однажды при заходе на посадку, когда бортрадист начал по порядку зачитывать пункты "карты", он прочел машинально и такой: "Связать руки Муравьеву!" Мгновенное замешательство исчезло во взрыве хохота. Смеялся и Муравьев, который, с легкой руки Абдуллаева больше никогда не вытирал пыль на тумблерах...
    - Борт 75625, я - Горький!
    - Слушаю, шестьсот двадцать пятый!
    - Разрешаю снижение до высоты круга...
    - Высота 400, прошу пять на "Коммуну".*
    - Разрешаю.
    - Высота пять, разворот над "Коммуной", прошу снижение на Горький.
    - Выполняйте...
    И так - одиннадцать раз: снижение, подъем, снижение, подъем... В этой карусели забываешь о времени, об усталости, о том, что все нормальные люди тихонько посапывают в своих постелях.
    - Командир, - врезается в монотонность полета Троепольский, - вес посадочный, можно начинать.
    - Поняли. Горький, я - 75625, прошу снижение с посадкой.
    - Вас понял. Посадка дополнительно.
    - Высота четыреста, подхожу к четвертому, прошу посадку.
    - Посадку разрешаю...
    - Прошу пять полетов по кругу. Разрешите взлет с обратным курсом - на полосе штиль.
    - Круг свободен. Взлет с обратным курсом разрешаю... Посадка, взлет, посадка... И каждый раз - полная мобилизация всех сил и внимания. Мы не имеем права сделать скидку в своей работе ни на кажущееся однообразие, ни на монотонность работы, ни на усталость.
    - Мужики, - обрадованно тормошит нас бортинженер. - А прибор-то температуру газов правого показывает верно.
    - Это он после встрясочки на посадке, - итожит Романов. Взлет, посадка, взлет... Гигантские качели Ил-18 качают нас над Волгой, над городом...
    - Горький, я - 75625, прошу набор эшелона и курс на Шереметьево.
    - Я - Горький, разрешаю.
    - Благодарю за руководство.
    - Счастливого полета...
    Спасибо, диспетчер. Мы не знаем, кто ты, сколько тебе лет, есть ли у тебя жена, дети. И нас ты никогда не видел. Но вместе с нами ты честно нес свою вахту, единственной заботой которой было то, чтобы с нами ничего не случилось. Спасибо за помощь... И пусть у тебя в жизни все будет хорошо. А мы - улетаем.
    ...Высота восемь тысяч метров. Включен автопилот. Есть возможность передохнуть полчаса. Ровно, успокаивающе гудят натруженные двигатели. Звезды - яркие, переливающиеся - смотрят в нашу кабину, будто пытаются разглядеть, кто тревожит их покой. Внизу - россыпи огней: поселки, села, небольшие города... Романов, склонившись к форточке, вглядывается вниз. О чем напоминают ему эти россыпи? О доме, о тепле, об уюте?
    Или о том, как он военной осенью вот также пристально вглядывался в чернеющий лес, пытаясь увидеть условленный сигнал из костров? Тогда в тяжелое положение в районе Мозыря попал со своими партизанами Сидор Ковпак. Они ждали самолет, чтобы выгрузить боеприпасы и отправить раненых. Первая попытка не удалась из-за проливного дождя. Романов вернулся. Во второй попытке они точно вышли в заданный район и до боли в глазах искали теперь пять костров - "конверт". Искали, чтобы выпустить белую ракету, в ответ получить зеленую и садиться. Но лес темнел равнодушно и грозно.
    Прошли Припять, снизились до высоты 600, дали сигнал... увидели ответ: белая и тут же зеленая ракеты. Ошибка? Романов врубил фары и пошел вниз. И тут с земли навстречу машине потянулись огненные нити. Он успел уйти в спасительную темноту до того, как очереди грохнут по самолету. А "конверт" костров увидели чуть дальше...
    - Ты часто за линию фронта летал, Константин? - нарушил я молчание, повисшее в кабине.
    - А? - он перевел взгляд на меня. - Много, Саша, много... А ты?
    - Я в истребителях воевал. К партизанам летать не довелось...
    - Летчики! - Абдуллаев как всегда на чеку. - Проходим Ларионово. Начинайте снижение.
    - Саша, ты не забыл про наше совмещенное задание?
    - Нет, Костя, сделаем, как записано.
    Нам предстоит выполнить еще три посадки в Шереметьево с выключенными фарами. На "ковер" - встроенные в ВПП посадочные огни, которые сейчас проходят испытания. Мы тоже должны в них поучаствовать.
    Выполняем первую посадку. Все зачарованно смотрят, как Ил-18, крадучись, подходит к огням. Зрелище поистине захватывающее - ВПП сияет огнями, осевая вырисовывается четко, будто на темном экране. Фары действительно не нужны.
    Последний заход. Романов поворачивается к Абдуллаеву:
    - Слушай, Игорь, предупреждаю: не делай брака в работе.
    - Не понял, Константин Андреевич.
    - Наш уважаемый летчик-испытатель Василий Иванович Бердников предъявил претензии своему штурману, указав ему на брак в работе - тот не долетал до положенных по документам восьми часов пять минут.
    Абдуллаев с подчеркнутой вежливостью и поклоном заверяет:
    - Уважаемый Константин Андреевич, в нашем экипаже этому недостатку места не будет!
    Когда мы зарулили на стоянку, выключили двигатели и в кабину ворвалась тишина, Романов скомандовал:
    - Ну, а теперь всем срочно покинуть рабочие места!
    - Что случилось? - всполошился Троепольский.
    - Цитирую Бердникова: "Мы должны дать очередному экипажу возможность отличиться на благо науки"...
    Нагретый за день бетон стоянки отдавал свое тепло. Аэропорт жил своей обычной жизнью. Ту-104 пошел на взлет, за ним Ил-18... Я проводил их взглядом. Ну что ж, для того, чтобы в них могли спокойно летать пассажиры, мы и работаем. Вот так, как сегодня - буднично, просто, без подвигов.

<< Ложный сигнал

Испытатели «коронуют» трубу >>